Кортнев: «Упоение ролью разоблачителя меня изводит...»

Так уж случилось, что к многочисленным ипостасям Алексея КОРТНЕВА (лидер группы «Несчастный случай», автор песен для театра и кино, переводчик мюзиклов, актёр, шоумен, рекламщик) приклеилась ещё одна роль – общественный деятель. Теперь, когда от Болотной осталась только площадь, артист поделился, каково ему быть на российской политической сцене.

Диктат режиссёра

– Алексей, мы с вами беседовали больше года назад, обсуждали ваше участие в протестном движении. Того движения уже нет. Политика вновь не является темой номер один, чувство вкуса часто подсказывает не касаться её в личном общении.

– К сожалению. Одни и те же вопросы, одни и те же ответы. Стагнация. Повестка дня не меняется, застой. У меня лично появились сильные оттенки безразличия. Раньше я никогда не думал, что буду сколь-нибудь профессионально заниматься политикой. И вот понадеялся, что оппозиция сможет сформулировать что-то существенное, поставить задачи. Я готов выполнять разумные задачи, которые мне поставят. Сам я их формулировать не умею, я не настолько умён в политических областях. Поэтому теперь я нахожусь в недоумении насчёт того, что делать. Мы с группой написали только что несколько песен, достаточно острых. А что касается моей физической активности в политике, то она поутихла очень сильно. Не вижу сейчас смысла в массовых публичных акциях, потому что они превратились в пародию на самих себя.

– В этом виноваты лидеры оппозиции?

– Я бы не говорил про вину. Очень грамотно сыграло политическое окружение власти: оппозиционеров убедительно дискредитировали. В глазах большинства населения оппозиция и так выглядела московской богемой с невнятной сексуальной ориентацией, которая бесится с жиру. Именно такие суждения я слышал от очень умных людей в Екатеринбурге, Новосибирске, Барнауле. Они искренне считают нас, оппозиционеров, идиотами. На расстоянии ста километров от МКАД совершенно непонятно содержание выступлений на Болотной и на Сахарова. Существующие проблемы провинция склонна списывать на наследие тяжёлых лет Горбачёва и Ельцина. Люди стали жить лучше, обзавелись автомобилями и за регулярную зарплату готовы перегрызть глотку кому угодно.

– Значит, всё-таки действует негласный консенсус? Власть дала гражданам возможность зарабатывать, а они дают ей возможность воровать?

– Более того, власть и гражданам дала возможность воровать. Ей выгодно, чтобы граждане нарушали закон. Каждый россиянин знает, что в чём-то виноват, как каждый христианин знает, что грешен. Навальный – ярчайший пример. Ах, ты вякнул про воровство – сейчас мы тебя самого выставим вором. В этой истории с Навальным и «Кировлесом» все действовали немножко незаконно. Бывшие директора соглашаются: мы торговали по серым схемам. Так торгуют все. Но других не трогают.

– А вы лично не чувствуете себя обязанным власти?

– Я своим благополучием обязан мировой конъюнктуре цен на нефть – большому количеству денег, которые появились в России. Мы, музыканты, выполняем надстроечную функцию: мы богатеем, только если богатеет население. Конечно, в России могло бы быть правительство гораздо хуже, которое пустило бы все деньги в офшоры. Но я бы с удовольствием отказался от большой части своего благополучия ради того, чтобы в своё время нефтегазовые деньги были бы потрачены государством на развитие высоких технологий. Все попытки вырулить на этот путь (такие попытки, как «Сколково», например) пока не увенчались успехом, мы по-прежнему движемся в тупиковом направлении. Но это не значит, что попытки не нужны.

– Переубеждаете друзей в провинции?

– Пытаюсь. Людям трудно поверить в то, что цена на нефть начала расти ещё в последний год ельцинского правления и что Путин ни при чём. А главное, Путин вполне устраивает провинцию в качестве распределителя нефтяных денег. Как сказал Жванецкий, если итальянской обуви не видел, то наша – во!

– Вы без сарказма говорите об этих провинциальных настроениях. Не каждому москвичу-оппозиционеру такое по силам.

– Клин между Москвой и провинцией вбил Кремль. В недавно вышедшем романе Виктора Пелевина прекрасно описано, как течение протеста было направлено властью. Читая, я посмеялся над самим собой. Кстати, отставку Суркова я связываю как раз с этой режиссурой. Как только прошла мода на оппозиционное движение, он стал не нужен. А до этого был незаменим, дёргал за все ниточки. Я не хочу сказать, что Собчак или Навальный подкуплены властью (российской ли, американской ли). Более того, я знаю, что это не так. Но вокруг них всё было прекрасно срежиссировано в этом ключе. Не они противопоставили себя народу, но их противопоставили.

Оппозиционер в формате

– Вы поёте: «Шла Саша по шоссе да по таким местам, где в пору окосеть, взглянув по сторонам: заброшены дома, разбиты трактора, как будто здесь война была ещё вчера». Песня написана по мотивам конкретного дорожного путешествия?

– Да, мы проехали на автобусе из Череповца в Иваново. Впечатление убийственное. Дорога идёт мимо церквей – от храма к храму, и все они разрушены. Я антирелигиозен, но даже я не могу на это смотреть. Россия населена людьми, которые объявляют себя христианами и при этом живут вот так. Понятно, что у многих нет ни копейки на восстановление храмов, но где государство, которое во всеуслышание делает заявления о православной духовности? Речь не только о храмах, разруха глобальна. Но разрушенный тракторный двор не производит такого ужасающего впечатления. Разрушенный храм – это символ, и очень сильный. Символ русской деревни. В городах ненамного веселее. Не считая развитых региональных центров, цветные пятна в городах – только рекламные щиты и вывески. Всё остальное – серое, как тюремный бушлат. Дома, скверы с вытоптанной травой, улицы без деревьев…

– Герой Достоевского так говорит о русском либерале: «Каждый несчастный и неудачный русский факт возбуждает в нём смех и чуть не восторг».

– Такие либералы есть, я даже знаком с некоторыми из них. Постесняюсь называть фамилии. Скажу лишь, что кое-кто из них работает на радиостанции «Эхо Москвы». Действительно, в их выступлениях слышится упоение этой ролью разо­блачителя. И дело-то делают хорошее: разоблачают ложь, коррупцию. Но сама интонация меня порой изводит.

– В оппозиционном сегменте Интернета люди часто радуются провалам властей. В частности, ждут позора правительства при проведении Олимпиады в Сочи, где строительные работы всё ещё далеки от завершения.

– Мне это чуждо. Я по-прежнему жду от правительства удачных решений. Мне кажется, там даже есть приличные люди.

– Вы вновь оказались на Первом канале в прайм-тайм. Вертикаль простила вас?

– Я сам был изумлён. Видимо, моя позиция весьма и весьма умеренная. Она подходит Первому каналу лучше, чем любая другая. Телевидение всем демонстрирует: вот, у нас есть оппозиционер. Поверьте, я не пытался просчитать допустимый потолок оппозиционности. Я искренне говорю, что жду от президента хороших шагов. И телевидению крайне выгодно, чтобы в эфире появлялся человек с такими умеренными взглядами. Есть видимость демократии.

– Получается, вас используют для имитации демократии?

– Да, так и есть.

Мещанство и протест

– В вашем творчестве есть осуждение потребительства, мещанства. Но, помимо творчества, вы участвуете в рекламе.

– Я абсолютно не чужд мещанству. У меня пятеро детей, мать-старушка, а ещё бывшие жёны, которым иногда везёт в жизни, а иногда не везёт, – их тоже надо поддерживать. Я никогда не пойду рекламировать коммунистическую партию или туалетную бумагу, но если поступают предложения, которые не слишком меня очерняют, – я соглашаюсь. Мне кажется, люди от зависти осуждают других за рекламу чего-либо. Потому что это публичная демонстрация высокого дохода. Когда какой-нибудь шоумен ведёт свою вечернюю программу, он получает гораздо меньше денег, чем за участие в рекламе, которая идёт вслед за ней.

– Вы вникаете в суть того, что рекламируете?

– Вникаем.

– Почему во множественном числе?

– Потому что это всегда коллективное решение группы: я несу ответственность не только за свой, но и за её имидж. Приходится признать, что некоторых ошибок в этом плане мы не избежали.

– Нельзя ли назвать протестное движение мещанским? Ведь люди требуют комфорта, чтоб было, «как в Европе».

– Нет, я бы назвал его антимещанским. Мещанство – это стремление к комфорту при равнодушии к тому, что творится вокруг. Лично я чувствую себя благополучнее большинства европейцев. Я вышел на улицу от возмущения тем количеством лжи, которое приходится потреблять мне и моим детям. И я не восхищаюсь собственной позицией, она кажется мне нормой.

– Некоторые ваши коллеги по рок-н-ролльному цеху выбирают равнодушие и покой, считая это мудростью.

– У меня так не получается. Я ввязываюсь в конфликты, которые мне совсем не нужны. Недавно была история вокруг фильма «Кукушечка», где я снимался. Возникло непонимание между режиссёром и продюсерами. Меня это не касалось, мне был выплачен весь гонорар. А я вступился за режиссёра, позвонил одному из главных людей в ВГТРК, которого знаю с юности. Он вообще не имел отношения к ситуации, а я втянул и его… Это, конечно, не то же самое, что прийти на помощь девушке в тёмном переулке. Хотя и в физический конфликт я однажды влез. Ехал в метро (давно это было) и принялся выпроваживать агрессивного человека. Понадеялся на свой рост – боевыми искусствами я не владею.

– Давайте подытожим: должна ли душа болеть?

– Уверен, что да, если мы говорим о жизни в обществе, среди людей.

– Но ведь «душевнобольной» – это диагноз.

– Можно сказать и наоборот: самые благостные люди – умалишённые.

Сергей Рязанов