Ельцин как русский националист (к Дню России)

Всегда интересно просматривать старые фотографии и читать политические заявления прежних лет. Манежная площадь, где в декабре 2010 года собралось несколько тысяч русской молодежи, двадцать лет назад тоже заполнялась многочисленными демонстрантами. На фотографиях той поры виден Кремль, буквально окруженный людским морем. Сейчас на Манежную площадь вышло не так много людей, как выходило тогда, но и не так мало, чтобы проигнорировать «русский вопрос», поставленный в России с новой силой. Двадцать лет назад его решить так и не удалось – поэтому мы обречены на всё новые и новые «манежки».

Между тем Борис Ельцин, связь между юбилеем которого и декабрьскими событиями на Манежной площади уже подметили в «РЖ», изначально – в 1987—1990 годах – отнюдь не прошел мимо «русского вопроса». Как-то в журнале Nations and Nationalism (он выходит под редакцией Энтони Смита, ведущего западного исследователя национализма) Ельцина даже назвали «первым российским руководителем – приверженцем русского национализма». И отчасти с этим можно согласиться. Но только отчасти.

Ельцин пришел к власти через противостояние «диктату центра», добившись провозглашения суверенитета России и ее фактической независимости от союзных властей. СССР развалился не на периферии, а в центре. Советский Союз разрушило его русское ядро в лице России, население которой больше не захотело содержать многонациональную империю. Борис Ельцин сделал себе политический капитал на этом нежелании, став символом противостояния советской элите и паразитизму советского центра. «Многолетняя имперская политика центра привела к неопределенности нынешнего положения союзных республик, к неясности их прав, обязанностей и ответственности. Прежде всего, это относится к России. Нельзя мириться с тем положением, когда по производительности труда республика находится на первом месте в стране, а по удельному весу расходов на социальные нужды – на последнем, пятнадцатом». Это цитата из выступления Ельцина на Первом съезде народных депутатов РСФСР в мае 1990 года.

Между тем впервые отчетливо сформулировал требование выхода России из СССР писатель Валентин Распутин на Первом съезде народных депутатов СССР в 1989. Распутин принадлежал к лагерю «русских патриотов», активно полемизировавших с «демократами-западниками». В «Нашем современнике» и «Молодой гвардии», тогдашних журналах «русского лагеря», тема суверенитета России активно разрабатывалась, причем именно в националистическом ключе. Россия рассматривалась как русская республика в составе СССР, и, соответственно, русское национальное самоопределение требовало российского суверенитета. Ельцин, которого сейчас принято трактовать как оголтелого демократа-западника, взял на вооружение этот лозунг русских националистов. Выступления Ельцина тех лет на тему отношений России и «центра» — просто пересказ журнала «Наш современник». В итоге, Ельцин, совместив обещания рыночных реформ и демократических свобод с умеренным русским национализмом, добился громадной популярности и без труда сокрушил союзную власть.

Успешность подобного политического рецепта – совмещения национализма и демократии – не выглядит чем-то удивительным в контексте опыта Восточной Европы и бывших союзных республик (вспомним, например, Литву и активистов «Саюдиса», в национальных костюмах вышагивавших в первых рядах демократических митингов). Национальное возрождение, увязанное с демократическими преобразованиями, сокрушило советскую систему. Ельцин в этом смысле не был оригинален.

Катастрофа же заключалась в том, что Ельцин воспользовался национал-демократическими технологиями, сам при этом не будучи русским национал-демократом. Он смотрел на совмещение национализма и демократии просто как на тактический прием в борьбе за власть. Как только он добился власти, остальное его уже мало волновало. Борис Ельцин не стал русским Лехом Валенсой.

Валенса, лидер антикоммунистической «Солидарности», был избран президентом на волне своей популярности в 1990, антикоммунист Ельцин – в 1991. Польша, как и Россия, пережила мучительный процесс перехода к рыночной экономике, прошла через «шоковую терапию» под руководством тамошнего Гайдара – Бальцеровича, страдала от инфляции и безработицы. В итоге Валенса, как и Ельцин за первый срок своего президентства, растерял популярность и выборы в 1995 году проиграл. После этого Валенса надолго сошел с политической сцены. Ельцин же в 1996 году не нашел в себе мужества уйти.

Можно найти и другие отличия между первым российским и первым польским президентом (Валенса, например, был электриком, а не номенклатурщиком), но самое важное из них состоит в том, что Ельцин в действительности никогда не чувствовал себя выразителем интересов русской нации, в то время как Валенса действовал именно как поляк. Ельцин поиграл «русским вопросом», но потом записался в «россияне». Валенса же как был поляком, так и остался, поэтому его репутация в глазах польского народа никогда не сравнится с репутацией Ельцина в глазах русских. В национальном государстве поляков Валенса, утратив популярность, смог передать власть, но в многонациональном государстве россиян Ельцину в 1996 передавать власть было некому. Не коммунистам же? Демократические институты работают в условиях национального консенсуса, в национальном государстве, но они не могут работать в многонациональном обломке советской империи, которым Россия так и осталась, несмотря на национал-демократическую риторику раннего Ельцина.

Эта риторика так и осталась риторикой, поэтому русские в России до сих пор находятся в неравноправном положении, как они находились и 20 лет назад. В составе РФ существует 21 национальная республика. Национальными республиками обладают даже совсем небольшие народы, но вот русским отказано в праве на русскую национальную государственность. Вместо этого русским предлагается ощущать себя «россиянами», населяющими Владимирскую или Тамбовскую области, в то время как татары остаются татарами, чеченцы – чеченцами и пр. Ельцин отлично осознавал эту асимметрию российского государства (тогда еще РСФСР) по отношению к русским. «Назрела и необходимость более четко определиться с тем, что из себя представляют края, области. Пришло, наконец, время определить статус народов, не имеющих своих национальных образований, тем более что в их числе оказался и русский народ, давший имя республике» (Из выступления Б. Ельцина на Внеочередном (втором) съезде народных депутатов РСФСР, 11 декабря 1990 года).

К сожалению, тогда это время так и не пришло, хотя еще в начале 1990 года, во время визита в свой родной Свердловск, нынешний Екатеринбург, где ему сейчас установили памятник, Ельцин предлагал создать в РСФСР семь русских республик, чтобы как-то компенсировать неравенство русского народа и решить проблему асимметрии федерации. Но уже на том же 1-ом Съезде народных депутатов РСФСР в мае 1990, на котором Ельцин говорил о «диктате центра», Михаил Горбачев констатировал: «Может быть, остается у Бориса Николаевича привязанность к его старой концепции – создать несколько русских республик на территории России… Правда, сейчас он к этому тезису не возвращается …»

Действительно, конъюнктурные соображения заставили Ельцина забыть как о русских республиках, так и о статусе русской нации в целом. На повестке дня стояло переподписание союзного договора. Автономные республики (АССР) хотели подписывать его на равных с союзными. Поэтому вслед за союзными республиками (Литвой, Россией, Грузией и пр.) начали провозглашать свой суверенитет автономные республики в составе РСФСР. Карелия провозгласила его 9 августа 1990 года, Татарстан – 30 августа… Руководство СССР в этом их всячески поддерживало, надеясь договориться с руководством автономных республик через голову Ельцина, и уже на новой основе пересоздать СССР. Ельцин бросился улаживать отношения с руководством национальных республик, обещая им «столько суверенитета, сколько они могут проглотить», только бы те поддержали его в борьбе с Горбачевым. В этой ситуации до бесправных русских областей и краев, которые не являлись полноценными действующими лицами в схватке российского и союзного руководства, Ельцину дела не было. Русская нация так и не обрела политической субъектности, а в Конституцию РФ из советского прошлого пролез «многонациональный российский народ» к пущей радости националов. Русские же молчали. Но молчание это не могло продлиться вечно, что доказали события на Манежной площади. Русская нация, придавленная, с одной стороны, «российской идентичностью», а, с другой стороны, «многонациональностью», конституированной из народов, каждый из которых не насчитывает в России и полпроцента, рано или поздно потребует то, что ей недодали в начале 1990-х.

А о том, что недодали – можно судить как раз по выступлениям Бориса Ельцина в 1987—1990 годов. Ельцин мог быть лидером русской нации, но в итоге стал президентом страны «дорогих россиян», обманув надежды миллионов. Его ранние выступления, содержащие массу неожиданных, но впоследствии «забытых» тезисов (как забыли, например, о русских республиках), непременно надо собрать и издать отдельным сборником. Допустим, к следующему юбилею. Это было бы поучительным чтением и лучшим пособием по «русскому вопросу» в сегодняшней России.

Александр Храмов

Источник: «Русский Журнал», 03.02.11