Сюткина звали в «Алису» и «Машину времени»

Музыка во плоти

Валерий СЮТКИН пел и сочинял в группе «Браво» лишь несколько лет – с 1990-го по 1995 год, но с тех пор их невозможно вспоминать отдельно друг от друга. Совместная деятельность была их звёздным часом. Сегодня Сюткину звёздный час не требуется: свобода дороже.

Как влюблённость

— Помните тот момент, когда вы впервые услышали рок-н-ролл?

— Прекрасно помню. Мне было лет 12. Я смотрел телевизор, и там промелькнула песня (я тогда ещё не знал, что это «Битлз»). Только услышал аккорд – ощутил, как по мне пробежала мурашка. Шок от удовольствия. От того, как звук проникает в тело. Это чувство я и назвал рок-н-роллом.

Недавно Боб Дилан сказал: «Прекрасная группа – «Битлз». Но к рок-н-роллу не имеет никакого отношения. Рок-н-ролл на самом деле – это подростковый заменитель секса». Отчасти верно. Когда у меня началось половое созревание и возникла потребность нравиться девушкам, самым модным на тот момент было играть рок-н-ролл (подобно тому, как сейчас – обладать гаджетами). Мы многое делали для этого. Сами выпиливали гитары. Однако в первую очередь рок-н-ролл для меня – это ощущение растущих крыльев. Похоже на влюблённость. Тебе хочется действовать, ты всех любишь, и всё у тебя хорошо. И вообще, ты не сосредоточен на себе. Но я соглашусь с Диланом, что это удел очень молодых. Мы становимся старше, и нас убирают подальше, чтобы мы не мешались, не брюзжали. Чтобы у молодых была возможность наступать на новые грабли.

— Какой период рок-н-ролла вам ближе всего?

— Я представитель классического рок-н-ролла, который в 54-м году изменил мир. Это началось с песни Била Хейли (будем в следующем году отмечать шестидесятилетие нашей музыки). Самые прекрасные годы в жизни человечества – 60-е. Весь мир жил с надеждой на лучшее, даже мусульманские страны, поскольку арабы навели мосты в Европу. Потом, к концу 60-х, молодым этого подъёма стало мало, и тогда они подсели на вещества. В 70-х это усугубилось. А потом пришёл его величество шоу-бизнес, начались проекты и продукты. Можно говорить, что проекты с участием продюсеров создавались и раньше, но квалификация была несоизмеримо выше, вот в чём дело. Как говорится, если бы спорт приносил большие деньги, то в каждой еврейской семье было бы по турнику. Так и с рок-н-роллом получилось. Упростилось добывание хлеба. Музыка стала основываться на заимствованиях, превратилась в конструктор… Так, стоп. Вот я и начал брюзжать в адрес молодёжи. Видите, рок-н-ролл всё-таки – удел молодых (смеётся).

И нет ничего более нелепого, чем 60-летние дядьки, играющие тяжёлый рок. Сразу бросается в глаза, что яйца, простите меня, требуются молодые. Играть такую музыку в старости можно только с самоиронией, как АС/DC. А когда я вижу современных Scorpions, то воспринимаю это как немецкий эротический фильм для геронтофилов. Пожилые мужчины в обтянутых трико. Они верят, что молодые девчонки до сих пор их желают.

— Кто вы больше – Леннон или Маккартни?

— Это действительно два разных типа музыкантов. Я бы сказал, что все музыканты делятся на леннонов и маккартни. Есть тяготение к хорошему вкусу, классике, трудолюбию – это Маккартни. И есть снос башни – это Леннон. Мне ближе Леннон, я хотел бы им быть, но мне не дано. Я не бунтарь, который мог бы повести за собой людей, как Цой, Кинчев, Шевчук, отражающие социальный протест. Я обычный парень, который любит, когда всем весело, когда все танцуют.

— Вам правда хотелось бы быть социальным автором?

— Конечно. Каждому хочется быть загадочным, плохим и в то же время обаятельным. Но это невозможно развить в себе. Это заложено в нас, как почерк футбольной команды. Его нельзя изменить. Я никогда не умел писать серьёзных текстов. Тонкими ниточками сплетаю слова, как бисер. Мне дана простая роль – роль рассказчика.

— Неслучайно последние лет восемь вы также зарабатываете на жизнь рассказыванием историй.

— Да, веду вечера. Когда я увидел, что люди таким образом делают деньги, то сразу понял: это моё, я этим всю жизнь занимаюсь. Когда не было видеомагнитофонов, я фильмы пересказывал. Вот и решил: неужели у меня вести вечера получится хуже, чем у других? Не люблю слово «корпоративы», это не мой формат. Я предпочитаю «ближний бой»: собираются десять человек с очень изысканным вкусом, которые не хотят слышать шуток из Интернета. Нужно сделать вечер таким, чтобы он им понравился – беседой, анекдотами определённого качества, собственными историями. Ранее мне посчастливилось бывать на вечерах, которые проводили Герд, Ширвиндт. Это было шедеврально. Я запомнил их энергетические приёмы и стараюсь применять их. Энергия – вот что главное, спасибо за неё моей маме. Благодаря энергии я и состоялся.

Развлекатель

— Вы попали в «Браво» после ухода из «Зодчих», так?

— Верно. «Зодчие» написали саркастическую песню про Ленина, и меня это не заинтересовало. Я люблю неполитичный, весёлый, остроумный рок-н-ролл. Бытовой, если хотите. Не надо трогать Ленина – есть люди, которые за его идеи жизнь отдали. Я с уважением отношусь к старшим и не собираюсь над ними ёрничать.

А в «Браво» я оказался абсолютно судьбоносно. Мог бы попасть и в другие группы: вариантов хватало. Тогда Макаревич как раз поссорился с Кутиковым. Обсуждалась моя кандидатура на роль басиста в «Машине времени», но, слава Богу, они помирились. Был ещё более смешной момент: Кинчев разошёлся с Задерием и тоже позвал меня в «Алису» на бас. Он говорил: «Какой будет контраст: ты такой лучезарный парень – и вдруг в «Алисе»!» Я не отказывался, но и не соглашался. И совершенно случайно летом 90-го года на концерте «Машины времени» мы пересеклись с Женей Хавтаном, с которым были мало знакомы. Он позвал меня на репетицию, сыграл риф из «Васи». Мы тут же набросали текст. Юмористический, но не с целью рассмешить. Просто иронический текст. И пошло-поехало. Мне впервые поставили конкретную задачу: стиль – рок-н-ролл 60-х, тексты – аналогично, хоть «шуба-дуба», главное – органичный русский язык. Я накупил пластинок и за две недели глубочайшим образом изучил этот стиль. Мы поженили его с советской эстрадной музыкой – и получилось то, что получилось.

Вспоминаю, как мы мотались по стране в 90-х. Плацкартные вагоны, тяжесть аппаратуры, один гостиничный номер на восьмерых. По-другому поётся, если через это проходишь. Поэтому, когда мы стали собирать дворцы спорта, у нас не было сноса башни, который случается сейчас у выпускников «Фабрики звёзд». Позволю себе такую аналогию. Танич и Жжёнов прошли лагеря, лишения войны – и прожили за 80 лет. У них был хребет, и этого не понять людям, ищущим от жизни комфорта.

— «АН» задают музыкантам один и тот же вопрос: почему русский рок-н-ролл непопулярен за рубежом? Стас Намин сказал, что для зарубежного успеха нужно петь по-английски. Николай Носков сказал, что в русском рок-н-ролле не чувствуются национальные корни, тогда как по Rammstein, например, сразу понятно: это немцы.

— Меня изумило первое посещение Лондона. Я увидел, как 13-летние мальчишки играют рок-н-ролл на улице. Каждого хочется сразу сделать солистом любой нашей группы. Может быть, это народная английская мелодичность. Они поют свою национальную музыку. И мы тоже. Тоже поём их национальную музыку. Это по определению вторично.

— В одном из интервью вы сказали, что ваша цель – доставить людям радость, а ваша задача – заработать денег.

— Вопрос был поставлен так: «Ваша цель – заработать денег?» Я и ответил, что цель другая. Если бы спросили: «Ваша задача – заработать денег?», то я бы, наоборот, сказал: задача другая – развлечь людей, а цель – заработать денег (смеётся). Это называется обтекаемый ответ. Но он справедливый, потому что я очень люблю своё дело. Если надоедает, то делаем перерыв. Хватает недели, чтобы соскучиться по работе. А если месяц отдыхать, то я готов даже в тур поехать, чего я вообще-то не люблю. Предпочитаю так: город, два – и домой, к семье. Иначе от усталости впечатления притупляются, юмор уходит.

— И всё-таки ваша музыка – искусство или ремесло?

— Я не создаю искусство. Объективно и без самокритики: я просто развлекатель. Мне даже не так важно чисто спеть каждую ноту – важнее энергетика. Потому-то я не вижу смысла в фонограмме: несмотря на её чистоту, под неё в разы сложнее поднять людей к восторгу. По той же причине в классическом рок-н-ролле необходим живой ударник. Казалось бы, почему не играть под метроном, который точнее любого барабанщика? Да потому, что маленькие изъяны в исполнении и делают рок-н-ролл живым. Мы даже не планируем, какую программу будем исполнять на концерте. Можем вдруг сыграть песню, которую не играли полгода, я даже с трудом слова вспоминаю.

— Не надоедает петь одно и то же на протяжении уже третьего десятилетия?

— Мне – нисколько. Женя Хавтан жаловался: «Я не могу больше играть этого «Васю»!» А я – с удовольствием. Люблю импровизационно менять слова, это очень веселит публику. Вообще, я очень рад, что сейчас, с распространением музыке в Интернете, стали востребованы именно концерты. «Битлз» в своё время перестали гастролировать. Зачем, если миллионные тиражи продаются? А мне концерты нравятся больше, чем работа в студии.

— Вы могли бы исполнять другую музыку?

— Я мог бы с удовольствием петь и хард, но это не моё. Важно найти своё. Я не люблю фальшь. Помню, какие были метаморфозы, когда стало модно исполнять хард-рок. Множество ребят играли музыку в стиле «Ласкового мая» – и вдруг все переоделись в кожаные куртки с заклёпками. Но остались в этом жанре только «Ария» и «Мастер», потому что у них это по-настоящему.

Утеря сакральности

— Раньше музыка имело большее значение?

— Не то слово. Сейчас её очень много, и мы стали толстокожими, менее восприимчивыми. А тогда… Ты знал 20 коллективов, любил 5. И ждал новую пластинку любимой группы как своего счастья. А когда приходили гости, я ставил им диск, который уже триста раз слушал, и ловил супер-кайф оттого, что видел глаза людей, которые слышат это впервые.

Сейчас музыка стала такая… Включил-выключил. Фоном поставил. Она перестала быть событием. Теперь в ней меньше стержня необходимости. Так, одна из множества граней бытия. Была воздухом – стала пищевой добавкой. А тогда музыканты не просто играли – они так жили, это был образ жизни. Другое измерение, другая планета. Человечество туда слетало, что-то познало, вернулось назад и совместило это с прелестями быта. Сегодня – множество талантливых музыкантов. Но они не горят, не жгут себя так, как в то время.

— А для вас это образ жизни?

— Очень близко к тому. Весело берём брёвнышко, весело несём. Мы работаем без саунд-чеков, и не от неуважения к публике, просто нам саунд-чек не требуется. У нас всё по накатанной. Все эти ушные мониторы, чтобы себя идеально слышать, – нам не нужны. Музыканты их используют потому, что индустрия их предлагает, как новые мобильники. Для меня главное – взаимодействие со зрителем, своего рода диалог, подобный простому общению между людьми. Лампочки, дым, сценография – нам это неинтересно. Если этим пользоваться, то уж на высочайшем уровне, как в шоу «Стена» Pink Floyd – у них настоящий театр.

— Если музыка утратила былое значение, то что может прийти ей на смену?

— Музыку заменить ничем другим нельзя. Возможно, появится ещё какой-то стиль. Современный рок-н-ролл превратится в классику, как джаз. Моцарт ведь тоже был поп-музыкой своего времени. Лёгкой музыкой, под которую можно танцевать. Наверняка в его адрес тоже звучали обвинения: это на потребу, танцевать могут только простолюдины, надо бы посложнее.

— Вам часто приходится слышать, что рок-н-ролл примитивен в сравнении с классикой?

— Это самая большая ошибка ревнителей классической музыки. Когда сложное стали противопоставлять простому, когда стали говорить, что любителям низких жанров недоступна классика, — тогда-то классическая музыка и потеряла свои очки. Я убеждён, что лучшие произведения Стинга никак не диссонируют с Шнитке. Кстати, когда-то мы поигрывали на вечерах с Юрием Абрамовичем Башметом. Он очень здорово владеет гитарой и клавишами, обожает битлов.

— Но разве в рок-музыке много людей с консерваторским образованием?

— Полно. У меня в группе есть. Соглашусь, что редко они являются фронтменами. Я за такой сплав: есть фронтмен, не зажатый в рамки классического образования (он пишет мелодию и стихи, рассказывает историю), и есть состав – музыканты-профессионалы, которые придают его сочинениям должное звучание.

Дела мирские

— Как вам в целом сегодняшняя российская эстрада? Ничто не раздражает?

— Антагонизма у меня нет. В России таков массовый слушатель – ничего не поделаешь. Мне нравится изречение: блюз – это когда хорошему человеку плохо, а шансон – это когда плохому человеку хорошо. Встречаются и в шансоне удачные мелодии и трогающие тексты, но в основном эта культура ассоциируется у меня с уличной какофонией, когда из разных шашлычных звучат разные песни и вместе образуют нечто общее. За что я, кстати, люблю европейские пляжи: там музыка запрещена.

— Зачем вы участвовали в проекте «Старые песни о главном – 2»?

— Красивый поп-проект. Тогда для артиста это был большой прорыв, подтверждение статуса. Сейчас я в «огоньках» не снимаюсь – меня почти не зовут, а если зовут, то ссылаюсь на занятость. Я лично их не смотрю последние лет шесть-семь, я вообще редко включаю телевизор, а уж в новогоднюю ночь – тем паче (разговоры, музыка, танцы – только не телевизор). Проекты меня напрягают: чувствуешь себя как подчинённый. Я предпочитаю быть сам по себе, ни в какие кланы не вхожу, хотя сейчас в шоу-бизнесе трудно не примкнуть к кому-то.

— А «Танцы на льду» — это что было?

— Это был ужас. Я, что называется, попал. Мы познакомились на Олимпиаде с Илюхой Авербухом. Было соответствующее настроение, подъём. Илюха говорит: «Будем делать проект – поможешь?» Такой, знаете, пацанский разговор. Я сказал: «Помогу!»  Думал, надо петь, чтобы другие катались. А потом оказалось, что надо самому падать на лёд. Пару раз было очень неприятно. Плюс к тому – очень жёсткий график, из-за которого пришлось прервать концерты. Удовольствие, конечно, тоже получил: познакомился с новыми людьми из артистического цеха, поюморил с товарищами.

— Но вам же заплатили?

— Нет, платили спортсменам, а не звёздам. Потом меня на шоу бокса звали – сразу отказался, не раздумывая. Я вообще не стремлюсь светиться в телевизоре. Зовут обсудить чью-то якобы интересную жизнь или выступить экспертом по модной одежде. Какое я к этому отношение имею? Искать фальшивые слова, изображать эмоции…

— Вы и политику не обсуждаете.

— К сожалению, для многих власть без злоупотреблений теряет всякую привлекательность. Бывает и по-другому: иногда во власть идут люди состоявшиеся, и я верю в их альтруизм. Они хотят, чтобы их запомнили как людей, которые улучшили жизнь народа. Но, попав туда, они ломаются. Я знаю, что могу что-то изменить, когда голосую на выборах. А говорить, рассуждать – смысла не вижу. Большинство этим от невостребованности занимается, у них много свободного времени. Я понимаю Говорухина: он пошёл в политику для того, чтобы улучшить ситуацию в кинематографе. А зачем это Шевчуку? Видимо, душа болит. У меня такая позиция: надо делать своё дело. Когда начинаешь делать чужое дело, кто-то начинает делать твоё.

— В 93-м году вышел «Московский бит», знаменитый альбом «Браво». На дворе путчи, страна трещит по швам. И наперекор этой безысходности – такой праздник души. Равнодушие к социальным проблемам как раз и было для вас яркой социальной позицией?

— Это было нашей жизнью. Нас тогда тоже колошматило: мы постоянно попадали на деньги. Свои сбережения за два-три года мы с Хавтаном отдали нашему товарищу в финансовую пирамиду – всё сгорело. Но жизнь продолжалась, музыка продолжалась. Мы писали жизнеустойчивые песни, которые со временем не теряют актуальности. «Вася» сегодня нормально звучит, не требует поправок на эпоху и на возраст. А «Воля и разум» группы «Ария» (об угрозе ядерной войны – прим. ред.) сегодня воспринимается забавно в исполнении пятидесятилетнего мужчины – и по тексту, и по подаче. Вообще говоря, много на себя взвалить, а потом растерять былую энергию – серьёзная проблема для артиста. Думаю, отчасти поэтому и ушли добровольно из жизни Джим Моррисон, Майкл Хатченс. А я в будущее смотрю спокойно: мой репертуар – вечнозелёный. Нас часто спрашивают, как получился альбом «Московский бит». Не знаю, как. Была лёгкость, нас словно подключили к сети – и всё пошло само. Если нет такого состояния, то я и не пишу. Поэтому сейчас пишу реже.

— Вы говорили, что не хотите самоповторов и потому не будете больше писать про стиляг и про пилотов. Но на вашем прошлогоднем альбоме появилась песня про пилота – «Иду на грозу».

— Да, повтор. Но этой песни и нет – я её не пою. Она не выдерживает конкуренции с прежними песнями на данную тему. А вот «Москва-Нева» удалась. Она написана не мной, а Ромарио, но я выступил автором сценария: подробно рассказал ему, какой она должна быть. Мы сильно удивились её успеху при полном отсутствии промоутерской работы. На радио мои новые песни берут за выслугу лет, из уважения. Казалось, я физически не могу набрать очки в смс-голосовании. Как мне конкурировать с Димой Биланом и Стасом Пьехой, с их информационной поддержкой, с их фан-клубами? У меня нет армии, которую я могу призвать: «Голосуйте!» Деньги за эфиры я вообще никогда в жизни не платил. И вдруг – обвал голосов. Мне позвонил директор «Авторадио» и сказал: «Это огромная победа твоего поколения». Поклонники потом спрашивали: «Вам не стыдно получать «Золотой граммофон», стоять рядом с этими?..» А вот такая музыка в стране, я-то здесь причём? Я отвечаю за себя, а не за тех, кто рядом стоит.

— Вам дорого звание Народного артиста?

— У нас какая-то бредовая ситуация: нужно попросить это звание, написать заявление. Не власть тебя выделяет, а ты должен бегать за ней. Полтинник моих друзей сделал за меня эту работу. Они убеждали чиновников, показывали статьи в прессе обо мне, как будто неизвестно, кто такой Сюткин.

— Так вам дорого звание или нет?

— Мне важнее, что люди меня благодарят за музыку, на которой они выросли. А звание больше родителей взбодрило, подарило им дополнительные годы жизни. Это было тем более важно для них, что в мой подростковый период мы не находили понимания насчёт рок-н-ролла. Папа орал: «Выключи, это невозможно слушать!» Наушников-то не было. Я врубал советскую «Ноту», и музыка гремела на всю квартиру. Постепенно я понял, как надо действовать: сперва включал Led Zeppelin, а потом битлов – на контрасте битлы звучали очень спокойно. Впрочем, ругались мы с папой недолго: скоро родители развелись. А потом мама почувствовала в рок-н-ролле некое спасение для меня.

— Спасение?

— Я ведь рос на Хитровке. У нас во дворе сидели уголовники, играли в карты. Я тоже с ними иногда садился, ставил рубль. Если выиграл, то надо бежать, иначе могут ножом в спину… Я играл на танцах. Каждый день у клуба случались драки, людей лупили безбожно. А меня никто не трогал, потому что все знали: чувак поёт. С помощью этого я и друзей своих прикрывал.

— Вы сказали, что рок-н-ролл изменил мир. В какую сторону?

— Не знаю, в какую сторону, поскольку не знаю, что было бы без рок-н-ролла. Возможно, он просто не мог не появиться. Назрело. Был причёсанный джаз, чёткая структура общества, чёрные и белые, богатые и те, кому не светит ничего. И вдруг – такое смешение. И всё таким понятным языком. Оказалось, всё можно поменять. Раньше приходилось делать революции, а теперь оказалось, что и музыки достаточно. Прошло более полувека, как мы живём с рок-н-роллом. Мне кажется, живём очень весело.

Сергей РЯЗАНОВ

Источник: «Аргументы Недели»,  № 21 (363) от 6 июня 2013

Фото ИТАР-ТАСС