Король без королевства

Владимир ПОЗНЕР носит титул главного мэтра российской тележурналистики. Именно так – в облике короля – изобразил журналиста художник-карикатурист Михаил Серебряков в календаре «Аргументы ТВ-2014». Это уже третий совместный проект издательского дома «Аргументы недели» и творческого объединения «Дети абсурда» (Владимир Мочалов, Игорь Смирнов и Михаил Серебряков).

Увидев карикатуру, Владимир Познер выразил готовность пообщаться с нашим корреспондентом.

Вызов президенту

— Как-то раз вы сказали, что королю в журналистике позволено больше, чем остальным. Потом, правда, уточнили, что вы не король, а барон.

— Всё это из области шуток. Я вспомнил баронство с маминой стороны (смеётся). Когда я говорил о том, что мне позволено, я имел в виду высказывания политического свойства, за которые другой журналист может пострадать. Он ещё не маститый, его могут уволить, и никто не обратит на это внимания. А со мной нужно обращаться более осторожно. Я вправе позволить себе больше, но никак не в смысле желтизны, распущенности. Наоборот, чем большим доверием пользуется журналист, тем строже он должен себя вести.

— На ум приходит только одна ваша резкость: «госдура» вместо Госдумы. Позднее вы признали её мальчишеством. Часто ли вам приходится сдерживаться?

— Конечно, приходится. Но таково амплуа. Будь я комментатором, другое дело. Но всё-таки моя главная работа – это интервью. Интервьюер должен сдерживаться, потому что данный жанр призван раскрыть не его точку зрения, а точку зрения собеседника.

— Разговаривая с премьером Медведевым, вы сказали, что французские выборы прозрачнее российских, и он с этим согласился. Однако вы не спросили премьера, как он представляет себе масштабы фальсификаций на российских выборах. Почему? Из интеллигентности?

— Нет. Можно пригласить президента или премьера на интервью затем, чтобы заставить его вертеться как уж на сковороде. Но я перед собой такой задачи не ставил. Если бы ко мне пришёл Путин, мои вопросы были бы острее, тяжелее.

— О чём бы ещё вы спросили Путина?

— Я всё же допускаю возможность, что он придёт, поэтому не хочу, чтобы он заранее знал мои вопросы. Темы, впрочем, очевидны: состояние демократии в России, степень защищённости людей, судебная система.

— Если бы Путин потребовал предварительно согласовать с ним вопросы, вы бы согласились на такое условие?

— Трудно сказать. Я никому и никогда не сообщал вопросы заранее, в том числе и Хилари Клинтон. Её представители поставили такое условие, и я сказал «нет». Сперва они отказались от интервью, но впоследствии оно состоялось. Никаких вопросов Клинтон заранее не получила. Но в случае с Путиным… Я бы взвесил это очень тщательно. Если бы мне сказали, что я должен дать вопросы и никаких других вопросов я задавать не могу, скорее всего,  я бы отказался.

Отягощённая совесть

— Можно ли определить грань между принципиальной позицией журналиста – и пропагандой?

— Это совершенно разные вещи. Что для меня пропаганда? Когда журналисту говорят: вы должны продвигать вот такие идеи и выступать против вот тех идей, и ваша точка зрения нас не интересует. Так было в СССР: вы – солдат идеологического фронта, и ваша задача – разъяснять и продвигать политику партии и правительства. Убеждения журналиста – это совсем другое. Я абсолютно не приемлю Аркадия Мамонтова, но я готов допустить, что он верит собственным словам. То, что он делает, – реакционно, мракобесно, но это не пропаганда. Потому что пропагандист готов врать, если необходимо. Пропагандист не ставит себе задачу – ему её ставит начальство. Журналист не может быть пропагандистом, это две разные функции.

— Вы говорили, что, пропагандируя марксизм-ленинизм на Западе, вы сами верили в это учение.

— Верил. Но, тем не менее, наступил момент, когда я понимал, что говорю полуправду. А она равняется лжи. Из-за этого я и оставил ту работу. Я осознал, что совершаю грех (не в религиозном смысле) и что я вряд ли отмоюсь. И единственное, что я могу сделать, – дать себе слово, что я больше не буду служить никакой партии, никакому правительству, никакому начальнику. Буду служить только своему зрителю и никогда не скажу неправды, полуправды. Именно чувство совершённого греха, не покидающее меня, помогает мне сегодня следовать этим принципам. Возможно, отсюда и проистекает то доверие, тот авторитет, которым я всё-таки пользуюсь (убеждаюсь в этом, когда езжу по России и вижу отношение людей ко мне).

— В России стало модным говорить: «Я не смотрю телевизор».

— Совершенно верно. Правда, всё-таки выясняется, что люди, которые так говорят о телевидении, всё-таки смотрят его. Поскольку ругают того-то или того-то, а этих персон нигде, кроме как на телевидении, не встретишь (смеётся). Что касается качества телепродукта, то оно ничуть не уступает зарубежному. Проблема в том, что телевидение не выполняет своей функции. Это касается не только телевидения, но и российской журналистики в целом. На мой взгляд, её попросту не существует. Это как с медициной: у нас есть прекрасные врачи, прекрасные, но нет системы здравоохранения. В России есть замечательные журналисты, но журналистики – нет. Нет четвёртой власти, которая контролировала бы поступки трёх властей, делала бы их публичными, доступными для общества. Поэтому особых заслуг российской журналистики я не вижу. Но есть достойные журналисты, которые выполняют свой долг. Конкретные имена предпочитаю не называть, это наше внутреннее дело.

— Вы говорили, что абсолютно любое государство борется с тем, кто борется против государства.

— Свобода слова – это коридор. Когда вы упрётесь в эти стены и попробуете их пробить, у вас будут неприятности. Но в том-то и дело, что в некоторых странах этот коридор широкий, а в некоторых – узкий. Скажем, в России – узкий коридор. Очень легко упереться. В Америке – пошире. В Норвегии – невероятно широкий. Но всё равно стены есть.

— Вы как журналист пытаетесь их расширить?

— Конечно, пытаюсь. Тем, что я говорю, тем, как я себя веду. Но я всегда помню, что несу ответственность перед зрителем. Я не имею право кричать «пожар!» в битком набитом кинотеатре. Я несу ответственность за свои слова. Собственно, ответственность и характеризует свободного человека. Самый безответственный человек – это раб, он ни за что не отвечает, за всё отвечает его хозяин.

— Распространено мнение, что своим присутствием на Первом канале вы легитимируете  власть, так как создаёте видимость демократии в стране.

— Я понимаю эту точку зрения, но считаю её проявлением политических пристрастий, не более. Допустим, я уйду с Первого канала на канал «Дождь» – таким образом я ударю по чьей-то легитимности? Ерунда какая-то. Полагаю, что, работая на Первом, я побуждаю думать широкую аудиторию (а не только тех зрителей, кто и без того разделяет моё мнение, как было бы на «Дожде»). И зрители сами решат, кто легитимен, а кто – нет.

Мораль – вне идеологий

— Вы никому не желаете пережить разочарование, которое вызвал у вас социализм, советская система. Есть ли у вас сегодня какие-то идеологические идеалы?

— Нет. Есть принципы, но идеологических идеалов – нет. Я абсолютно земной человек и понимаю, что к чему.

— Западная демократия для вас не идеал?

— Почему «западная»? Существует демократия как таковая – нет демократии западной, восточной, северной. Эта система мне представляется наиболее удачной из того, что пока придумало человечество. Если взять декларацию независимости США, написанную в 1776 году (кстати, ни в одном американском документе того времени ни разу не употребляется слово «демократия»), то там сказано: «Мы считаем эти истины самоочевидными. Что все люди рождены равными. Что человек наделён свои Создателем некоторыми неотъемлемыми правами. Среди которых – право на жизнь, на свободу и на добывание счастья». Да, это представление я разделяю. Причём я прекрасно понимаю, что на деле люди не равны – с точки зрения качества школьного образования, медицинской помощи. Страна, не соблюдая принцип равенства, наносит себе вред. Она теряет очень талантливых людей, которые не могут учиться в хорошей школе из-за низкого дохода родителей. Идеи демократии родились в древней Греции, но при этом были рабы. То есть идея равенства не такая уж очевидная вещь для сторонников демократии как института.

— Вы гражданин не только России, но также США и Франции. С 2008 года страны Запада делают шаги в сторону от социального государства. Впервые новое западное поколение живёт хуже, чем предыдущее. Становится ли в этой связи марксизм вновь актуальным?

— На мой взгляд, он всегда актуален. Капитализм – система глубоко несправедливая, жёсткая, в чём-то античеловечная. Все социальные элементы капитализма я считаю результатом Октябрьской революции. После Первой мировой войны ситуация в Европе и Америке была очень тяжёлой, революционной. И в результате того, что в Советской России объявили восьмичасовой рабочий день, ежегодный отпуск, бесплатную медицину, образование, – западным государствам пришлось ввести то же самое. Сегодня снова возникает недовольство. И действительно, как так может быть, что в очень богатых странах, скажем в США, так много нищих? Как такое возможно, что 37 миллионов человек не могут заплатить за медицинскую страховку? Ладно в Индии, но в США?! Словом, общее полевение понятно. В системе определённо что-то не так. Попытки изменить её встречают отчаянное сопротивление наиболее богатых. Есть риск, что это плохо кончится. Ситуация не может не измениться – эволюционно или революционно.

Журналистские пожелания

— Чем вам приглянулась карикатура в нашем календаре?

— Я вообще люблю карикатуры на себя. Придерживаюсь американского взгляда, что нет плохих отзывов, кроме некролога. А когда это сделано остроумно и талантливо, так это совсем здорово. Я бы, правда, сделал чуть  по-другому: вместо Останкинской башни я бы нарисовал Эйфелеву башню, а Останкинскую нарисовал бы вместо телевизора, на котором сижу (смеётся).

— Мы находимся в вашем семейном ресторане «Жеральдин», названном в честь вашей мамы. Есть ли у вас семейные новогодние традиции?

— Я всегда праздную Рождество. В детстве мне строго запрещалось вставать раньше семи утра, потому что в ожидании подарков я готов был подняться и в три часа ночи. Что касается Нового года, то уже лет пятнадцать я встречаю его в Нью-Йорке вместе с Филом Донахью и определённой компанией. Мы с Филом – очень близкие друзья. Можно сказать, мы стали семьёй. Вкусно ужинаем, а потом до пяти утра, как сумасшедшие, играем в шарады.

— Найдутся ли у вас новогодние пожелания для наших читателей, для ваших зрителей – для всех любителей журналистики?

— Честно говоря, очень не люблю все эти пожелания. Как правило, они уже оскомину набили – всё одно и то же. Но есть пожелания, которые я считаю важными. Хочется, во-первых, чтобы всем повезло, хотя бы немножко. Во-вторых, чтобы люди были в ладу с собой, чтобы чувствовали комфорт внутри себя, в собственной коже.

Если говорить о СМИ, то повторюсь: к сожалению, в России они так только называются. По аналогии с ОРТ, «Общественным российским телевидением», которое называлось общественным, а было частным. Сегодня в России СМИ зачастую не являются СМИ. Они не очень информативны. Много пропаганды, неправды, контроля со стороны Кремля, особенно это касается больших федеральных телеканалов. Я желаю всем дожить до тех дней, когда в России будут настоящие СМИ. К сожалению, сейчас я не вижу такой перспективы. Руководство страны далеко от понимания, что ему самому же выгодно независимое телевидение, что выражение государственной точки зрения в независимом СМИ вызывает гораздо больше доверия у аудитории.

Сергей РЯЗАНОВ

Источник: «Аргументы Недели» №48 (390), 12.12.2013