Войнович о…

О прозе и стихах

– Владимир Николаевич! Вы не поверите, но вчера в книжном магазине «Глобус» на мой  вопрос, где у вас книги Войновича, меня послали в зал иностранной литературы. «Он же русский писатель!» – удивился я. «Ой, извините! Я про автора «Овода» подумала...» – сконфузилась девушка-консультант.

–  Мне казалось, что Войнич уже никто не читает, а вот видите, до сих пор путают.

– Я читал, что путают, но думал, Вы шутите. Теперь убедился: в каждой шутке – лишь доля шутки…

– Книги мои в магазине Вы всё же нашли?

– Да, три книги прозы: «Чонкин», «Трибунал» и «Монументальная пропаганда». А я люблю поэзию и хотел купить Ваши стихи… Вы рассказывали, что в юности сожгли разом тысячу своих стихотворений, это правда?

– Правда. Я понял, что они слабые, и переключился на прозу.

– Именно тысячу (в книге «Автопортрет» говорится про «примерно 3 тысячи». – Ред.)? Ведь это очень много! И Вы их не помните? Их не восстановить?

– Ну я их не считал, конечно. Да, большинство напрочь забыл. Но несколько помню – значит, были лучше других, и им было суждено остаться.

– Получается, Вы писали не по одному в день?

– Иногда по 3-4. Рекорд – 11.

– А сейчас?

– 1-2 в год. А какие-то годы – совсем бесстихотворные.

– Хулиганский «Курфюрстендамм» (1999) как был написан: за один присест, за день, неделю? Что послужило толчком?

– За один присест. Подтолкнула рифма – «Курфюрстендамм-мадам-дам».

– Лиричное стихотворение «Золотце» (1958) мне показалось сценой из будущего «Чонкина»…

– Не исключено. Я служил в авиации, Чонкин тоже служил в авиации...

– Каких поэтов читали в 50-е, 60-е? А сейчас?

– Сейчас, я бы сказал, никаких не читаю. Если только что-то случайно. Бывает, Самойлова перечитываю, Слуцкого… В 50-е годы я читал всё подряд. Дело в том, что когда я начинал писать стихи, я не читал почти ничего, кроме школьной классики (Пушкина, Лермонтова, Некрасова…). Я совершенно не знал Пастернака, мало знал Блока. Потом стал читать всё подряд, плюс уже системно тех же Пушкина, Лермонтова, Маяковского, Блока… А приехав в Москву в 56-м, любил читать стихи в газетах на стендах. Иду по улице, везде газеты висят, вижу столбик текста – ага, стихи! – подхожу, читаю… В «Литературной газете» бывало что-то интересное, выпускался альманах «День поэзии»… Узнавал имена поэтов, которых раньше не слышал (я ведь был совершенно необразованный), шёл в библиотеку, доставал, читал.

– Можно ли сказать, что какой-то поэт на Вас оказал влияние?

– Влияние – не знаю. Может быть, в какой-то степени… Одно время я очень любил Михаила Светлова. Слуцкий на меня произвел очень сильное впечатление. Не могу сказать, что оказал влияние… Пожалуй, Светлов – немножко. Слуцкого я очень уважал, Самойлова, Твардовского, Симонова…

– А наша легендарная четверка – Ахмадулина, Рождественский, Вознесенский, Евтушенко?

– Они мои ровесники, поэтому я их не столь высоко ценил, как предшественников. Рождественского я, честно говоря, не любил. Вознесенского принял позже. Ранние стихи Евтушенко мне нравились. Ну, Ахмадулина – конечно! Она мне сначала понравилась внешне. Когда я ее увидел – вообще забыл про стихи…

– Иосиф Бродский…

– Мало знаю. Хотя и встречался несколько раз. Человек сложного характера. Поэт – замечательный, но он «не мой» поэт. Я не чувствую теплоты в его строках.

– У меня один из любимых поэтов – Дмитрий Сухарев, а Вы с ним в юности были близко знакомы…

– Я его очень мало знаю как поэта. Мы с ним участвовали в семинаре молодых писателей. Я пришел туда из плотников, а он был уже кандидат наук. Меня это потрясло. Я с большим почтением к нему отнесся – как к кандидату наук, а стихи его тогда мне не понравились. А поздние я не слышал и не читал, хотя знаю, что есть много популярных песен на его стихи, и многие их высоко ценят. К высоко ценившим относилась наша общая подруга – покойная Таня Бек.

– В романе-биографии «Автопортрет» есть поэтесса «Э. К.». Почему под инициалами? Можете ли сейчас ее назвать?

– Честно говоря, не помню. Может быть, речь идет об Эльмире Котляр. Это как раз к вопросу, как и кого я читал в юности. Однажды открыл «Литературную газету», а там стихи, которые мне очень понравились: «Как бы мне высказать эту радость? Брызнуть в окна, охапкой подкинуть к небу…» А потом мы познакомились.

– Нравится ли Иртеньев? На мой взгляд, он должен считать Вас своим учителем по части «иронической поэзии»...

– Нравится. Не уверен, что Игорь считает меня своим учителем. Даже не знаю, читал ли он мои стихи.

– Тем не менее, для меня Ваша «Элегия» (1964) – эпиграф к Иртеньеву…

 

О песнях и бардах

– Вы слушаете музыку? Какая Вам по душе?

– Почти нет. А когда жил в Германии, благодаря приглашавшим меня на концерты моим друзьям Наталье Гутман, Элисо Вирсаладзе, начал слушать их и других выдающихся музыкантов. И сейчас хожу их слушать в Москве, но редко, потому что живу за городом, далеко ездить.

– Волею случая в 1960 году О. Фельцман написал песню на Ваши стихи «14 минут до старта», она стала суперпопулярна. Как дальше сложились отношения с Оскаром Борисовичем?

– Мы с ним были всё время в контакте. Мелодию «Рулатэ» он привез из-за границы как финскую (потом, правда, выяснилась, что она не финская), предложил мне написать на нее стихи. Мы были долго на «вы», а когда я вернулся из Германии, перешли на «ты». У нас с ним несколько песен, в том числе три «космических». «14 минут до старта» я написал за несколько месяцев до полета Гагарина. А вторую во время полета.  За несколько минут до старта Гагарина мне позвонили, сказали: человек летит в космос, немедленно езжайте к Фельцману, пишите песню. Я поехал. Гагарин, может быть, еще не приземлился, а песня уже была готова. Но она не осталась в истории, и я ее уже не помню. Таких песен–однодневок у меня было за три десятка.

– Есть такой жанр, уважаемый российской интеллигенцией, – авторская песня. Окуджава – один из его основоположников… Вы ведь были знакомы?

– Мы приехали в Москву примерно в одно и то же время и посещали литературное объединение «Магистраль». Он на 8 лет старше, казался мне пожилым человек и сразу очень понравился. Я тогда был уверен (да и сейчас тоже), что по внешнему виду могу определить, талантлив человек или нет. И я решил, что он очень талантлив. А потом он прочел какие-то стихи, и они мне не понравились. Подумал: неужели я ошибся? И огорчился. А у нас был руководитель Григорий Михайлович Левин, мы пошли к нему в гости в коммунальную квартиру. Единственная комната была завалена книгами, там было пианино, тоже всё под книгами. Мы разгребли эти книги, Булат сел за инструмент, спел несколько песен. Я был потрясен. С тех пор Окуджаву я просто обожал, дружил с ним, очень дорожил этой дружбой.

– Вчера Владимиру Высоцкому исполнилось бы 77…

– С Высоцким тоже общался. Даже однажды мы с приятелем Камилом Икрамовым ехали на моем «Запорожце», а сзади сидел с гитарой Высоцкий и пел нам свои песни.

– Это в каком году?

– В 64-м.

– В 64-м!? Но ведь он тогда еще не был «тем Высоцким»!

– Он уже был Высоцким. Расскажу такую историю. Я только что прочел мемуары Николая Дупака, бывшего директора Театра на Таганке. Он вспоминает, как Высоцкий пришел в театр, и всё не точно. А я могу сказать точно, как он пришел. Дело было так. Я дружил с писателем Георгием Владимовым, а режиссер Ордынский снимал по его повести фильм «Большая руда». Я пришел к Владимову, а у него – Ордынский с магнитофоном, по-моему, «Яуза». И он проиграл нам песни. Я говорю: «Это кто такой?» Он: «Высоцкий, актер». Прошло какое-то небольшое время. На Таганке ставили мою пьесу «Хочу быть честным» (Фоменко, кстати, ставил, а не Любимов; с пьесой потом ничего не получилось). Я был завсегдатаем этого театра, ходил туда часто. Любимов меня признавал за своего и как-то пригласил на актерские пробы тех, кто хотел поступить в театр. И пришел Высоцкий. С партнершей они читали сцену из рассказа Чехова  – не помню, как называется (в интервью В. Перевозчикову в 1987 г. Т. Додина вспоминала, что они с Высоцким показывали рассказ «Ведьма». – К.Р.). Известный рассказ: случайный охотник заночевал у лесника, за дверью крик слышится, лесник боится выйти, а охотник его ругает (это рассказ «Беспокойный гость». – К.Р.). Высоцкий читал именно его, а Дупак пишет про рассказ «Челкаш» Горького. Мне понравилось, как Володя читал. Спрашиваю Любимова: «Это тот Высоцкий, который песни поет?» Любимов переспрашивает: «А что, есть Высоцкий, который песни поет?» Я говорю: «Спросите, если  это он, берите его не глядя!» Есть воспоминания Любимова, там тоже не так.

– А Вы рассказывали это раньше?

– Рассказывал (в интервью М. Цыбульскому в 1996 г. и беседе с Л. Черняком в 2001 г. – К.Р.). По-моему, даже где-то написал.

– А почему не поставили «Хочу быть честным»?

– Пьесу я написал по своему рассказу. Я в то время не понимал, а сейчас говорят (мне Смехов рассказывал), что Любимов вставлял режиссеру Фоменко палки в колеса. Как мне тогда виделось, труппа была еще молодая, без «своих лиц», что-то из себя представляла только ансамблем. Потом выросли, стали проявлять индивидуальность. Короче, спектакль не получался. Я решил, что во всем виноват Фоменко. Любимов его очень ругал и мне однажды предложил: «Ну хотите – сами ставьте!» Я решил, что могу. Взял на главные роли Высоцкого (у Фоменко был другой актер) и Зину Славину, начал ставить. Но я преувеличил свои возможности. На самом деле я был к этому совершенно не готов, у меня бы не получилось. Но мне повезло: Высоцкий часто запивал, говорил: «Вы знаете, я приболел, сегодня не приду на репетицию…» В конце концов я махнул рукой.

– Это 65-й год?

– 64-й.

– На Таганку Высоцкий пришел осенью 64-го…

– Ну, может быть, репетировали в 65-м.

– А с Галичем у Вас были пересечения?

– Галич был мой сосед, мы жили в одном доме.

– У метро «Аэропорт»?

– Да, Черняховского, 4. Его квартира 37, моя 66, ходили друг к другу в гости. Галич несколько раз у меня пел.

– И Вы об этом тоже писали?

– Наверно. Скорее всего.

– Кстати, Александр Аркадьевич перед эмиграцией приезжал в Троицк и давал квартирный концерт дома у академика Велихова…

– Когда он пел у меня, я как раз купил японский магнитофон, и такая запись была чудесная!.. И всё это пропало…

О эмиграции и политике

– В романе «Автопортрет» Вы мягко недоумеваете по поводу анекдота «от Довлатова» про One of each (Ван-оф-ич = Войнович). Но Вы не единственный: другие тоже его критикуют за присвоение и переиначивание чужих рассказов. Завидуют популярности?

– У меня нет этого. С Довлатовым я близко общался, хоть и не часто. Он был очень талантлив, книги его я люблю. Я действительно не понял, зачем он так пересказал мою историю.

– Когда уехали, Вы знали иностранные языки?

– Можно сказать, что не знал. Были какие-то месячные курсы английского в 70-х годах. Пришлось постигать уже там на практике – через газеты, ТВ, разговоры… В общем, как-то владею английским, немецким, польским… (Супруга добавляет: «Скромничает! Может читать лекции на английском и немецком». – К.Р.)

– Вы испытывали ностальгию в эмиграции? Почему вернулись в Россию?

– Да, ностальгию я чувствовал. А вернулся – потому что думал: жизнь здесь меняется к лучшему.

– И Ваши надежды не оправдались, насколько можно судить по разным интервью?

– Не оправдались – не то слово. Я очень разочарован!

– Украинскому изданию «Факты и комментарии» Вы сказали: «Война между Россией и Украиной постоянно держит в напряжении, я всё время провожу у телевизора, отслеживая последние новости». То есть Вы делаете то, чего не делают (по их утверждению) российские либералы: Вы смотрите российское ТВ?

– Да, я смотрю наше ТВ. Но не с целью узнать правду, а чтобы развлечься. Смотрю и думаю: мне уже ничего не надо писать смешного – достаточно включить зомбоящик, там уже всё есть.

– Как Вы оцениваете выступление Шувалова в Давосе?

– Я слышал только некоторые цитаты. Я вообще считаю, что эта наша власть – бесстыдная и все ее представители тоже. Когда человек, получая в день, как пишут журналисты, миллионы рублей, бодро говорит: ничего, мол, подтянем пояса, он у меня не вызывает ничего кроме презрения.

– Дословно так: «Если русский ощущает любое давление извне, он никогда не отдаст своего лидера. Никогда. И выдержим любые лишения, которые будут внутри страны — меньше потреблять продуктов, меньше электричества, я не знаю, еще какие-то вещи, к которым мы все привыкли. Но если мы будет ощущать, что кому-то извне хочется поменять нашего лидера и это не наша воля, что это влияние на нашу волю, мы будем просто едины как никогда».

– Чушь собачья! Думаю, людям вообще наплевать на нашего лидера: если что, они за него пальцем не пошевелят. А если вдруг он каким-то образом лишится власти, то те, которые бессовестно льстят в глаза, будут обходить его стороной.

– И тем не менее… В феврале 2012 года Вы уже говорили: «Мой прогноз: Путин не продержится более двух лет в качестве правителя России, и это в лучшем случае. Но я не исключаю, что он не будет избран вообще». Он был избран, продержался уже три года и имеет, как утверждают нам СМИ, высокий рейтинг. Как Вы это прокомментируете?

– Сейчас я это прокомментирую. В таких прогнозах ошибки неизбежны. Тогда на фоне всплеска общественных эмоций я преувеличил их значение. Но предпосылки к тому, что он лишится власти раньше, чем хочет, остались и даже усугубились.

О кино и вечном

– Давайте о приятном. Кого бы Вы выделили из кинорежиссеров? Гайдай, Михалков, Данелия, Тодоровский, Лунгин, Звягинцев… Сейчас Михаил Сегал себя проявляет...

– Гайдая я одно время даже не любил: его комедии мне казались дешевыми. Но однажды, в 1981 году, я был в каком-то доме в Филадельфии, смотрели по видео «12 стульев», у меня было мрачное настроение. И звучит фраза: «Сейчас в Европе и лучших домах Филадельфии разливают чай через ситечко!» А мне всё еще очень странно было, что я за границей, в Филадельфии… И тут как раз эта фраза. Мне вдруг стало так смешно, и я просмеялся весь фильм. После этого я помягчел к Гайдаю. Из перечисленных – Данелия у меня на первом месте, замечательный режиссер! Петр Тодоровский очень хорош и Лунгин тоже… Звягинцев, да, замечательный – «Левиафан», «Елена»… А Сегал что снял?

– «Рассказы» снял... «Кино про Алексеева» – очень любопытный новый фильм. Пишут – лучшая роль Збруева…

– Новый фильм? Почему о нем не слышно?

– Трудно сказать. Там Макаревич играет сам себя, а он сейчас у власти не в фаворе…

– Надо посмотреть…

– Хотелось бы еще услышать Ваше мнение о творчестве Жванецкого.

– Очень нравится. Вот только его называют сатириком, а мне кажется, что это какой-то особый уникальный жанр, которым не владеет никто, кроме него.

– Останется ли его искрометная и лаконичная проза (назовем это так) в истории русской литературы?

– В русской литературе – думаю, да. За границей вряд ли. Он не переводим.

– А писатель Войнович останется?

– Не знаю.

Константин РЯЗАНОВ,
фото автора

 

Новая Москва, пос. «Советский писатель»
26.01.2015

С женой (справа) и друзьями из Троицка