Фото ИТАР-ТАСС

Коллектив «Телевизор» во главе с Михаилом БОРЗЫКИНЫМ – в одном списке с прочими легендами Ленинградского рок-клуба. Песни «Твой папа – фашист», «Выйти из-под контроля», «Дети уходят» были взрывом. В 90-е годы стадионная группа внезапно исчезла из медийного пространства: Борзыкин и шоу-бизнес не любят друг друга. Сегодня «Телевизору» путь в телевизор тем более заказан. Судите сами: «Заколотите подвал – воняет! Крысы в Мавзолее всё наглее и злее. Власть гуляет – на свежих могилах растут Куршавели».

Культурная революция

— Существует критический взгляд на явление «коллективного прозрения». Вы стали антисоветчиком тогда, когда советская власть объявила перестройку? Или сразу, при рождении?

— Не при рождении, а в результате подпольного образования. В старших классах – «инъекция» английского рок-н-ролла и наши попытки играть музыку свободных людей. В университете – самиздат. Студенты обменивались литературой. Дают тебе антисоветчину на день – надо успеть прочитать. Солженицын, Зиновьев, Шаламов… В начале 80-х эта информация была для нас чрезвычайно уникальна и ценна. Не обошлось, конечно, без споров с родителями. Возможно, эти споры и зародили главным образом моё протестное настроение.

— Популярна легенда о том, как мэтры русского рока сокрушили Совок. А вот Глеб Самойлов и Сергей Шнуров говорили в интервью «АН», что Ленинградский рок-клуб был задумкой властей, что партноменклатура использовала рокеров – провела с вашей помощью перестройку и впоследствии приватизировала страну.

— Они правы в том смысле, что Рок-клуб был задуман для контроля над разбушевавшимися музыкантами. Очевидно, это инициатива КГБ. Но инерция разложения советской власти дала возможность группам выйти из-под контроля – в 87-м году нам прекратили чинить какие-либо препятствия, мы играли что хотели и где хотели. Я, конечно, далёк от мысли, что Ленинградский рок-клуб в одиночку изменил государственный строй. Произошло совпадение амплитуд: мы озвучивали то, что носилось в атмосфере. И это распространялось с удивительной (для той информационной эпохи) скоростью. Через неделю после концерта мы обнаруживали кассету с его записью в другом конце страны. Произошла без преувеличения культурная революция. Разумеется, не без участия молодой поросли КГБ, которая смотрела по ночам западные фильмы и хотела жить по-западному.

— Так она вас всё же использовала?

— Мы с ней использовали друг друга. К сожалению, многие рок-музыканты сегодня забывают, что именно благодаря той революции они получили возможность выступать и этим зарабатывать, причём неплохо. Сегодня они предпочитают говорить, что в России тысячу лет ничего не менялось и что протестовать бессмысленно.

— По некоторым признакам, перестроечный режим выглядит мягче нынешнего. В 87-м году вы дважды – в Ялте и в Питере – добились разрешения на проведение концерта, выведя на улицу тысячи людей. Сейчас бы просто всех разогнали и повязали.

— Время было другое. Во-первых, усталость советской власти от самой себя. Во-вторых, власть столкнулась с совершенно новым явлением и растерялась. Несанкционированные демонстрации не подавлялись просто потому, что их почти не было. Те два случая – абсолютно стихийные, мне даже мегафон не понадобился. Двинулись 200 недовольных отменой концерта, а потом стали присоединяться прохожие. Люди из окон кричали: «Какие требования?!» — «Рок-фестиваль! Свобода!» — «Подождите, мы с вами!» Через час собралось уже три тысячи. Свобода витала в воздухе.

— Что за люди пошли тогда за вами? Где они теперь?

— Аудитория Ленинградского рок-клуба – это около тысячи человек. Художники, писатели, поэты, музыканты. Большинство из них, как только появилась возможность, уехали из страны, не поверив в перемены. На смену этому бомонду пришли «фанаты»: волна докатилась до широких народных масс. Самые яркие революционные бурления для самих музыкантов происходили в 87-м, в 88-м, а страна для этого созрела к девяностым – после появления фильма «Асса» с цоевской песней «Перемен!» Это было уже не для продвинутых, а для всех. И народ потянулся на стадионные концерты.

— А где новая протестная молодёжь? Неужели молодёжи недоставало только рок-н-ролла?

— Недоставало возможности слушать что хочешь, одеваться как хочешь, читать что хочешь, говорить что хочешь. Сейчас это трудно представить, но 90% общества абсолютно одинаково думали по всем проблемам и ополчались на каждого, кто посмел усомниться в догмах. Теперь общество, безусловно, свободнее, поэтому у молодёжи меньше причин быть политически активной. Однако власть сама настраивает молодых против себя. Известен случай, когда к хипстерам, пьющим пиво у метро, подошли два милиционера. Возник конфликт. Через какое-то время этих хипстеров били в отделе дубинками по почкам – под музыку Цоя, с криками: «Мы вам покажем анархию!» В результате аполитичное движение хипстеров стало неотъемлемой частью протеста. Нет лучше пропаганды против власти, чем встреча с ней. Говорят: «Не все менты плохие, не все они крышуют публичные дома и наркопритоны». Не сомневаюсь, в России есть достойные полицейские. Жаль, что они не препятствуют плохим ментам и таким образом тоже участвуют в преступлениях.

— В молодёжных кругах распространено мнение, что стоит «отцам» уступить место «детям», не знавшим «советчины», – и всё станет замечательно.

— Я бы не стал противопоставлять поколения. К сожалению, и сейчас есть комсомольцы, которые не смотрят в будущее, предпочитают обслуживать настоящее, жить по этим правилам. Конечно, новое поколение придёт, увидит, победит, но опираться будет на наш опыт. Нам в 87-м году точно так же говорили: вы ничего не измените…

Пути разошлись

— Может, в глобальном смысле вы и правда ничего не изменили?

— Меня не интересуют глобальные смыслы, я живу конкретикой. Мыслить на уровне максимальных обобщений – это попытка уйти от участия в реальных делах сегодняшнего дня. Оставим это Гребенщикову, он любит отмазывать себя таким образом от принятия решений. Сам-то вовсю пользуется плодами культурной революции 80-х, а говорит, что в России никогда ничего не менялось. Смешно. 300 лет назад мы были бы крепостными музыкантами, чьих жён в первую брачную ночь имеют помещики. Не надо говорить, что ничего не меняется. Меняется, и ещё как. Гуманизация планеты всё-таки происходит. Медленно, потихонечку. И каждый должен способствовать этим переменам. Развитие – это не размышления о прошлом и будущем, а взаимодействие с настоящим. Я никогда не предполагал, что рок-музыка может быть рупором консерватизма. Кинчев вот зовёт в православие-самодержавие-народность…

— Последний альбом Кинчева – очень протестный. Он признаётся во внутреннем разрыве: «Мне выпало рваться на части на ветрах дорог».

— Я рад, что Константин меняется. Но мне не нравится чрезмерная образность. Обо всём и ни о чём. Если ты пять лет хвалил Путина, всем пропагандировал его, то теперь ты должен сказать: «Я был глуп, я лизал задницу тирану». Этого покаяния в новом альбоме я не увидел. Опять Кинчев – лидер, опять на коне, опять разметает дьявольские силы. Прямые обвинения в адрес власти у него появились, да. Но опять исконность, посконность, суконность… Какое отношение это имеет к рок-н-роллу – музыке свободных людей?

— Это религиозный протест в адрес безбожной и безнравственной власти.

— Удобная ниша: протест, от которого властям ни тепло, ни холодно. Молодёжь идёт на концерты «Алисы», потому что у неё есть энергия несогласия. Но это очень просто – бороться с виртуальным сатаной.

— Я видел ваше интервью голландскому телевидению рубежа 80-х и 90-х. Там вы из всех коллег выделяете в первую очередь «Алису» и говорите, что дорожите хорошими отношениями с этой группой.

— Мы с Кинчевым не ссорились. Для того мы и перестали общаться года три назад, чтобы не поссориться. Для меня это было сильным раздражением: в стране репрессии, за мной и моими единомышленниками бегают ОМОНовцы, а коллеги по рок-цеху тем временем рассуждают о пользе Путина для России. Трудно это терпеть.

— Прошлый политический год многих поссорил. Может, мы не умеем уважать чужую точку зрения?

— Толерантность. Пробовал, не работает. Приходится хитрить, юлить, боясь обидеть кого-то. Вежливость превращается в лицемерие. Я ощутил, что сам становлюсь таким же, как те, с кем я не согласен. Потому что начинаешь оправдывать для себя всё то, что тебе в них не нравится. И в результате позволяешь самому себе то, чего раньше не позволял ни себе, ни другим. Принцип «добрее надо быть» в данном случае приводит к тому, что становишься добрее – мягче – к себе самому. Путь «всепонимания» не для меня.

— В песне «Очки» у вас есть прямой выпад против Кинчева с упоминанием его песни «Небо славян»: «Очки берёзковые – «Коловрат». Видно Небо Славян и море добра. И тьма басурман, погрязших во зле. Найти врага – быстро и без проблем».

— Не против Кинчева, а против мышления, которое он представляет. Эти люди так углубились в религиозный кокон, что до них уже не достучаться.

— Я сейчас имею в виду не религиозную тематику, а национальную. Вы родом из Пятигорска – каково вам видеть, что Ставрополье превращается во второе Косово?

— Проблема есть. Когда брезгливые СМИ возмутились соответствующими заявлениями Навального, это было неправильно со стороны журналистов. Вопрос надо ставить, и надо его решать. Национализм разный бывает. Я протестую против оголтелого национализма. Я согласен, что нужен визовый режим с Таджикистаном и Узбекистаном и, кроме того, нужна национальная политика внутри страны. А тех, кто кричал на проспекте Сахарова Шендеровичу: «Убирайся, жидовская морда!» – таких националистов вменяемыми не назовёшь.

— Вы поёте, что рокеры лижут хозяйское дерьмо. Почему они это делают?

— Просто потому, что это выгодно. Если не лизать, то не попадёшь на главные рок-фестивали страны. Да что там главные фестивали – директора обычных клубов зависят от мелких чиновников. После выхода «Дежавю» (2009) нас перестали приглашать на городские телеканалы. Была знаковая история: нас попросили выслать тексты (так когда-то литовали тексты в Рок-клубе). Прочитав, отменили эфир. В личном общении честно нам признались: «Вы же понимаете, какие сейчас времена. Не можем мы». Конечно, я не назову это гонениями. Гонения – это Болотное дело, когда случайным людям шьют экстремизм.

— Почему аудитория не отвернулась от мэтров из-за их лояльности к властям?

— Аудитория тоже изменилась. Люди впервые за сто лет стали обживаться добром, залезли в кредиты-ипотеки, вкусили всех этих прелестей общества потребления. Это крючки, на которые властям удалось поймать даже думающее население. Тело довольно, а дух спит. Люди радуются: «У меня есть машина! Я могу ездить на рыбалку в Финляндию!» То, что свои водоёмы загажены, – их не волнует.

Когда же просыпается совесть, человеку требуются интересные интеллектуальные конструкции, чтобы оправдать своё равнодушие к происходящему в стране. И тут на помощь приходит эта смесь христианства с буддизмом. Думаю, Сурков и Эрнст за это и ценят Гребенщикова: они учились искусству манипуляции именно у него. Между тем, напомню,  ненасильственное сопротивление, к которому призывали великие учителя человечества, – это очень активное сопротивление. Например, Ганди никого не бил, но шёл под дубинки. И других за собой вёл. Далай Лама, которого на словах так уважают наши буддисты, постоянно выступает за освобождение Тибета. И ежедневно какой-нибудь буддийский монах сжигает себя в знак протеста.

— Будучи в русском роке фигурой первой величины, вы оказались в стороне от бешеной популярности.

— Сознательный выбор. Поначалу мы тоже стремились к известности и добились её в течение четырёх лет. Мы собирали стадионы с 87-го по 90-й, пресытились успехом, и он перестал быть для нас целью. Для других – не перестал. Поэтому перед ними возникла необходимость сочинять хиты: аранжировка попроще, мелодика попроще. Им пришлось делать песни для дальнобойщиков, для афганцев, для любителей шансона. Заигрывать с широкой публикой и дружить с сильными мира сего. Я не говорю, что медийный успех – зло, но часто он приводит к самоповторам.

Совковая мутация

— Поговорим о белоленточном протесте. Его критикуют за то, что он «далёк от народа». Он остался политическим протестом, не перерос в социальный. Много слов о свободе собраний и очень мало, например, об уничтожении сельского хозяйства.

— Те, кто критикует, могли бы своим примером показать, как протестовать «правильно». Вы в данном случае подыгрываете власти, запустившей утку про норковые шубы, которых на самом деле не было. Лозунг белоленточников – социальное государство. Нет никакого водораздела между Болотной и народными массами. В последние годы к нам после концертов в провинции подходят молодые работяги и выражают своё отвращение к Путину.

— В песне «Газпромбайтер» вы называете народ «русскими чурками».

— Я себя так называю. Мы все – русские чурки. Ежедневно прогибаемся под все эти монополии: «Газпром», РЖД, ЖКХ… Мы не хозяева нашей страны, мы рабы, «газпромбайтеры». Это позорище. Многие думают, что если не работают в госсекторе, то остаются чистенькими. Увы, не так. Мы платим монополиям непомерные деньги. Платим налоги, которые потом оседают на оффшорных счетах. Мы поддерживаем эту систему.

— Вы критикуете тех, кто не выходит на митинги, и поёте, что «кто-то же должен быть героем». Это не для тех, кто отягощён бременем отцовства, так?

— Отцовство в идеальном смысле – это личный пример. Я видел, как дубинками по голове получали отцы трёх-четырёх детей. Видел, как они приводили детей с собой на акции протеста. Их, конечно, критикуют за это, но дети получили великий урок мужества и нравственности.

— Я хотел вывести разговор на то, что вы отказались от продолжения рода, чтобы стать героем.

— В том-то и дело, что я не уверен в своей способности стать героем. Поэтому я не готов быть примером для ребёнка. Я как крыса в клетке, я много чего боюсь. Глядя на меня, он вырастет таким же трусом. Ну и, конечно же, отцовство меняет многих не в лучшую сторону. У людей появляются запретные темы. Нельзя сказать человеку, который влез в ипотеку, что это игра с жуликами по их правилам. Ещё Цезарь говаривал: надо иметь дело с людьми семейными, они покладисты.

Если бы всё развивалось органично, цвели красивые уютные городки, тогда можно было бы говорить, что чем больше людей, тем лучше. А сегодня новые люди – это новые солдаты для армии Путина.

— Против вас можно употребить вашу же риторику. Прикрываясь общими словами, вы отказываетесь от собственного участия в сохранении нации.

— Я считаю, что выживание и нации, и человечества сегодня зависит, напротив, от сокращения численности, от сокращения потребностей. Ресурсов планеты на всех не хватит. А выставлять отцовство подвигом… Я убеждён: большинство детей получаются незапланированно. Прошу прощения, но дурное дело – не хитрое. Наплевательское отношение к контрацепции – не героизм. Кстати, наличие детей часто служит оправданием для безнравственности. Чиновники, которые грабят страну, объясняют это для себя заботой о своих детях – чтобы те ни в чём не нуждались, жили и учились на Западе.

— Поддерживаете, кстати, инициативу Путина перетащить чиновничьи деньги обратно в Россию?

— Если бы в России всё было устроено не по его паханским правилам, то никто бы и не пытался вывозить из неё деньги и семьи. Путин делает вид, что виноват не он, а его элиты.

— Как считаете, страсть властей к воровству – это патология? Что-то вроде клептомании?

— Безусловно, это сродни психическому заболеванию. Чем больше воруешь, тем больше хочется. И там уже речь идёт не о деньгах, а о могуществе. Чем больше украл, тем больше простых людей в твоём подчинении. Это наркотическая зависимость от власти, от ощущения превосходства.

— В 2009 году вы спели: «Покупали, продавали, соблюдали посты православные чекисты». Как вам удалось предвосхитить это движение власти в сторону «неохристочекизма»?

— Это уже тогда было очевидно, хотя и не так бросалось в глаза. Не все слушатели тогда понимали, о чём речь. А вот весь последний год её принимают на ура. Нынешние леваки, кстати, плохо понимают, что эта власть – никакая не православная и не капиталистическая. Она чекистская, советская.

— Вы поёте о дедовщине, о наркоманском ноже в подворотне – разве это было при советской власти?

— Было, было. Я помню наркоманов 70-х, которых боялся весь наш двор. Я помню людей, в те же годы покалеченных дедовщиной.

— На ваш взгляд, нынешний режим с коррупцией и бандитизмом силовиков – это антипод сталинизма или же его закономерный итог?

— Это мутация. Люди с менталитетом сталинистов ощутили капиталистическую жадность.

— Год назад в интервью вы сказали, что в связи с пробуждением гражданского общества ваша песня «МегаМизантроп» стала для вас неактуальной. Теперь, когда пробуждение сменилось спячкой, она актуальна вновь?

— Мегамизантроп, к сожалению, присутствует во мне всегда. Но иногда он реже поднимает голову. Сейчас у меня период усталости, которую я стараюсь выдать за мудрость. Вера в быстрые перемены поколебалась. Безусловно, год назад я был лучшего мнения о людях.

— Также год назад вы высказались в духе белоленточных лидеров, что конец власти близок. Не чувствуете неловкости за несбывшийся прогноз?

— А я не ошибся: её конец действительно близок. Конкретных сроков я не называл, да это и невозможно. Конечно, тогда казалось, что всё произойдёт быстрее. В этом мы ошиблись, да.

— Вы признаёте, что перемены 80-х и 90-х годов произошли вследствие раскола элит. Наблюдается ли сегодня аналогичный раскол?

— Его видно невооружённым глазом. Даже Табаков и Шахназаров, которых теперь загоняют в Народный фронт, поняли, что попали в ситуацию матёрого Совка, где людей так же загоняли в КПСС. Они получили от власти всё, что им было нужно, и думали, что этим всё кончится. Но, оказывается, нельзя побыть доверенным лицом президента на выборах и забыть об этом. Приходится сотрудничать с властью и дальше. Как с бандитами: если ты повязан, то навсегда. В экономической сфере тоже зреет раскол. Например, Лебедев. Или Прохоров (он, конечно, под контролем, но очень хочет вырваться). Да и многие из медведевской команды.

— Где же гарантия, что эти альтернативные элиты не оставят народ с носом в результате перемен?

— Гарантировать это нам не может никто – кроме нас самих. После перемен нельзя расслабляться. Мы уже совершили эту роковую ошибку в начале 90-х: решили, что всё позади. Теперь мы умнее. Общественный контроль за новой властью будет очень жёстким.

— Правда ли, что песня «Твой папа – фашист» была адресована лично Горбачёву?

— Нет. Это о моих друзьях и близких, с которыми пришлось расстаться. Об университетских преподавателях. Обо всех, кто совершил мозговую самокастрацию и агрессивно реагировал на любые мысли о необходимости перемен.

— Теперь вы поёте эту песню иначе: «Твой папа – нашист». Адресуете её лично президенту?

— В том числе. Он ничем не отличается от других персоналий режима. Им всем характерна неспособность прислушаться к альтернативной точке зрения. Они сознательно отрезали себя от информации. «Не надо нам негатива, позитив давай!» — эта модель, популярная в обществе, не сама по себе возникла. Она внедрена сверху.

— Черчиллю приписывают фразу о том, что если человек не революционер в молодости, то он подлец, а если он революционер в старости, то он дурак.

— Да, приписывают, но я сомневаюсь, что Черчилль это сказал. Он был активен до самой смерти и отчасти революционен. Это опять-таки придуманная для успокоения масс «мудрость». Люди ломаются, устают, в том числе устают думать. И окружают себя стеночкой.

Протест – не самоцель

— Как вам молодая поросль русского рока?

— Не стану по-старчески скулить. Есть новые талантливые исполнители. Акценты, конечно, сместились: больше внимания уделяется звучанию, чтобы оно не уступало западному. Текстам тоже придают значение, хотя об ориентации молодых групп на поэзию XIX века говорить не приходится. Возникают интересные исполнители при пересечении рока с рэпом: Noizе MC, группа «Лёд 9» (также известная как «25/17»). Но им есть куда расти поэтически: содержание богатое, а форма не очень литературная. Впрочем, форма не так и важна. Меня огорчает смердящий постмодернизм в текстах молодых подражателей БГ. На Западе постмодернизм сдох, а у нас он по-прежнему влачит своё гнилое существование. Даже молодёжное мышление в России отстаёт лет на тридцать.

— Кстати, у Noize MC на новом альбоме есть строчки: «Даже лучше всё же, что кругом кидалово и ложь. Ведь всего дороже безысходный кухонный …» Нойз таким образом иронизирует по поводу обличителей масонского заговора, но, может быть, это применимо ко всем противникам власти – и к нему, и к вам?

— Есть деятели, для которых протест – возможность самолюбования. Что касается меня, то лозунг «Я всегда буду против» – не мой лозунг. Мне приятнее, когда мой протест достигает цели, когда повод для протеста исчезает.

— Вы имеете в виду отказ «Газпрома» от строительства новодела в центре Питера?

— Да, этот случай внушает оптимизм. Они хотели плюнуть всем нам в лицо, показать, что они хозяева жизни. Но до Путина и Медведева достучалась околовластная культурная элита.

— Зачем же тогда говорить, что от околовластной элиты один вред?

— Она, разумеется, использует этот случай как аргумент в свою пользу. Но это же подачка. Власти нам кинули пряник, а потом добавили кнут – запрет митингов, посадки.

— Наш традиционный вопрос обитателям культурной столицы. Не стыдно в связи с доминированием «питерских»?

— Не стыдно, потому что не Питер их породил, а Совок. Да и вообще, мало что осталось от Питера. За последние десять лет общий уровень агрессии и хамства на Невском проспекте заметно вырос.

— У тех, кто не знаком с вашим творчеством, может сложиться однобокое представление о вас. Поэтому стоит упомянуть, что вы не только социальный автор, но и очень лиричный. У вас немало песен о любви – как правило, грустных. Можно ли сказать, что и в социальном, и в личном вы предпочитаете покою надрыв?

— Нет. Я считаю, что для творчества всегда необходима сильная эмоция, вызвана ли она встречей и расставанием с девушкой или же беспределом властей. Но я ищу спокойствия. Я устаю от своих неврастенических реакций на окружающий мир. Собственно, творчество для меня – это путь к покою. Стремление к балансу.

Сергей РЯЗАНОВ