Э.Я. Володарский: «Музей не хочу»

19 октября 2012 г.
Рубрика: Гайд-парк

Ваш отзыв
17048 просм., 1 - за сегодня

9 октября пришла печальная весть — умер Э.Я. Володарский. Некоторые СМИ сообщили, что он умер в Троицке на Заречной улице. На самом деле, много лет известный драматург и киносценарист прожил в поселке «Советский писатель», потом переселился на другую сторону Десны — в район бывшего «детского пляжа». В 2006 г. мы поздравляли юбиляра с 65-летием, были у него в гостях и сделали два варианта интервью - «Э.Володарский: «Я не писатель»» и «Чужой среди своих». В сегодняшнем интервью – то, что по разным причинам не вошло в прошлые публикации.

— Эдуард Яковлевич! Вы говорили, что переехали сюда из «Советского писателя», потому что там всё оккупировали бизнесмены. А ведь здесь уже то же самое…

— К сожалению, да. Раньше через реку здесь был дом отдыха Минтяжспецстроя — могучее министерство, ракетодромы строило. И его чиновникам раздали по 12 соток и финские домики. Когда Союз рухнул, этот санаторий забрала ФСБ, а участки приватизировали. Два из них я купил и переехал сюда из «Совписателя». И был очень рад. Но потом здесь стали покупать и другие, появились особняки…

— А чем это Вам мешает?

— В принципе, здесь не мешает. Там — мешало, но по-другому. Умер Нагибин — жил через дорогу, мы дружили… Умер Тендряков, с которым я общался… Умер Трифонов… Юлик Семенов умер, Розов… Поселок стал пустеть. Остались Рязанов, Токарева, Бондарев… Больше писателей там нет. А был огромный поселок…

— Этот дом для Вас — постоянное жилище?

— Да, квартиры в Москве у меня нет, это мое жилье.

— Вы себя чувствуете местным жителем?

— В какой-то степени да. И даже рад: в Москве сейчас жить невозможно. В Троицке бываю, постоянно отовариваюсь в «Кнакере».

— А сюда Высоцкий стал приезжать только когда начал строить дачу на Вашем участке или и раньше приезжал?

— И раньше приезжал — он бывал у меня в гостях.

— А у кого-то еще мог бывать?

— Нет, больше ни у кого, приезжал только ко мне.

— Он был на Вашей свадьбе?

— Нет. Свадьба была до знакомства, в 67-м. Тарковский был…

— Когда Вы с Владимиром Семеновичем познакомились?

— Году в 69-м, в Питере. Я был по сценарным делам, а он там снимался, летчиком вроде, там самолет, теракт…

— «713-й просит посадку»? Это не 69-й, а начало 60-х, он с Л.Абрамовой (будущей женой) там на съемке познакомился.

— Ну не помню… В чем-то снимался… Мы познакомились в баре, выпивали, утром опохмелялись, он поехал на студию, потом в Москву, потом я уехал. В Москве — не сразу — перезвонились, встретились, потом еще раз, потом я на Таганке появился. Да! Еще встретились у Люси Абрамовой… У Тани… э-э-э… Иваненко… в общаге во ВГИКе… Там столкнулись… Ну и сблизились.

— Был ли Высоцкий на Вашей премьере «Сержант, мой выстрел первый» в Ленкоме?

— Не был, но был на спектакле.

— А творчески он не участвовал, песни не предлагал туда?

— Нет. Только в «Звезды для лейтенанта». Он участвовал в двух вещах: «Уходя оглянись» и фильме «Вторая попытка Виктора Крохина» — песня «Баллада о детстве».

— Для фильма, но не для спектакля?

— Да. И там из-за цензуры осталось чуть-чуть… Еще для Вахтанговского был спектакль с «Песней о конце войны», но и это закрыли.

— Петр Тодоровский ныне живет на Вашем бывшем участке в «Советском писателе». Он, ссылаясь на Вас, утверждает, что там растет березка, посаженная Высоцким…

— Брешет. Чтобы Володя взял в руки лопату!? Нонсенс!

— В прошлый раз мы Вам вручили книжку «Высоцкий в Троицке». Вы там — одно из главных действующих лиц. Что можете сказать?

— Там есть нестыковки. Хотя, может, уже память перехлестывает, какие-то вещи забываешь…

— Ну да, в книге один физик вспоминает, как перед концертом нес на руках Высоцкого в троицком Доме ученых на второй этаж, поскольку у того была нога больная… Тоже, наверное, аберрация памяти…

— Не знаю, несли ли на руках, но нога у него точно болела. Причем болела, потому что он кололся через брюки.

— Да, это известно.

— Вот вам сейчас всё уже известно, а я тогда понять не мог, что это. Спрашиваю: «Что у тебя болит?» — «Да я об угол стола трахнулся…» Там гематома образовалась с нагноением. А кололся он пантопоном (по другим сведениям, омнопоном. — К.Р.).

Когда мне было лет 17, схлестнулся в тяжелой драке. Нас было четверо, их девять. Мне нож пробил одно легкое, в другом застрял. Мое счастье, что я не смог вытащить нож. А рядом — 50-я больница. Когда там вытащили — фонтан черной, как нефть, крови. Зашили легкое…

— Без наркоза?

— С наркозом. Когда очухался, начался кашель. Боль — на стенку лезешь. Старшая медсестра, толстая такая тетка (как потом выяснилось, она воевала) говорит: сейчас помогу. И уколола, раз, другой… Я засыпал, и сны цветные снились — какие-то павлины розовые. В нирвану проваливался.

А потом я поймал себя на мысли, что мне уже не столько больно, сколько я сам симулирую боль, чтобы тетка пришла и меня уколола. И она это однажды поняла, выматерилась: всё, хватит, вот тебе анальгинчик. Когда выписывался, получил свою рубашку пробитую-окровавленную, столкнулся с той медсестрой. Она взяла меня своей большой теплой рукой: «Ты, парень, гляди! Бойся этого пантопона как огня!»

Я узнал, что Володя колется, у меня на даче. Мы зашли в кабинет, а рядом был туалет. Володя — туда. Выходит, я предлагаю ему выпить по рюмке, он отказывается. Через некоторое время сам иду в туалет. А на умывальнике — он забыл убрать — лежит обломанная ампула. С удивлением читаю: «Пантопон». Вот тогда я вспомнил ту медсестру. Он же колется! Это был март месяц…

— 80-го?

— Да.

— А Вы с ним на эту тему говорили?

— Нет. Молча выбросил осколки. Я Севке Абдулову позвонил: приезжай на дачу, надо поговорить. Севка понял: сейчас буду. Приехал. Я его припер к стенке: что с Володей происходит, можешь рассказать? И Сева заплакал: он колется. Я: может, к врачам? Он: да не поможет ничего… Вот, март месяц. А до этого мне невдомек было.

* * *

— Вы с уважением цитируете высказывание Мартынова о Лермонтове: «Этого мерзавца я застрелил бы еще раз…» (другие источники дают иную интерпретацию этой истории. — К.Р.).

— Да, Мартынов так ответил. Только напишите, что ему было больше 80 лет (по сведениям Википедии, Мартынов прожил не больше 60 лет. — К.Р.).

— Это важно?

— Конечно! Это имеет значение, т.к. было время подумать. Или это говорит гвардейский капитан через год после дуэли, или человек, проживший жизнь и понявший, кто такой Лермонтов. Он подумал и остался при своем мнении. Лермонтов его оскорбил, и человек не мог этого снести. Он же его два раза вызывал. Первый раз Мартынова отговорили: «Не надо, не связывайся! Пушкина убили! Ну что ты! Ведь ты его убьешь!» Мартынов был первоклассный стрелок. Его ж тоже сослали: кого царь любил — на Кавказе не появлялись. Значит, чем-то власть обидел, какому-то генералу нахамил.

— Вот Вам и сюжет для сценария.

— У меня был похожий. Предлагали написать про подводника Маринеско. Я говорю: напишу, только там будет правдивый эпизод. Он в Мурманске выпивал в буфете. А там сидели за столиком три адмирала, и один поманил Маринеско пальцем: подойди, мол. У того глаза побелели: ты меня, морского офицера, подзываешь пальцем, как официанта!? И плеснул в адмирала водкой. Хотел в лицо, а попал на мундир. И судьба Маринеско была решена: гнобили, блин, он умер чуть ли не под забором. Вот, говорю, если будет такой эпизод — напишу сценарий. А не будет — получится вранье: будете придумывать, почему его уволили с флота, не дали Звезду Героя. А потому не дали, что адмирал — хам.

Вот Валера Золотухин. Мы встречаемся, разговариваем про всякие дела. Я его уважаю. Замечательный артист, первоклассный. Но для меня имеет значение, если б он тогда перед Володей покаялся, когда тот жив был.

— Вы имеете в виду историю с ролью Гамлета в одноименном спектакле?

— Да. Пришел бы, встал на колени, прости, мол… Ведь и Валерка христианский человек, и Володька. Хотя он в Бога не верил, стремился стать с Ним на одну ступень. Вот так — да. А когда он умер — тут легко каяться. Если б Золотухин наоборот сказал: я тогда поступил правильно! — я бы его больше уважал.

— Ну, он с одной стороны кается, а с другой оправдывается, что не мог ослушаться Любимова, выполнял свою работу.

— Некоторые ослушались. Бортник отказался играть…

— Эдуард Яковлевич, пролейте свет на один тонкий момент. Отца Высоцкого обвиняют, что он не понимал сына, не принимал его стиль жизни, говорил: «Ты — антисоветчик! У меня из-за тебя неприятности». Было такое или это поклеп на отца?

— Было.

— Он не считал его за большого поэта?

— Отец стал уважать его, когда увидел похороны. И у Марины был восхищенный блеск в глазах: «У нас так хоронили президента де Голля…» «А у нас так хоронят поэтов», — сказал я. Это отца ошарашило. А что он его стихи и потом не очень воспринял, я почти уверен. Ему Кобзон нравился. Он больше любил песни Кобзона и гордился страшно, что тот дружит с Высоцким. Вот такой характер — абсолютно прямой и честный человек без корыстных подоплек.

— Говорят, он чуть ли не доносы писал в КГБ на сына…

— Ну, это от Марины идет.

— То есть, доносов не было?

— Конечно, нет.

— Но ругань была?

— Еще какая! Был эпизод, когда мы сидели в коммуналке у Володьки Акимова на Садово-Каретной. Был Артур Макаров, я, Высоцкий… Был магнитофон «Астра». Мы сидели, поддавали, кто у стенки прислонился, кто на полу, решали, кто пойдет в угловой магазин «Гастроном», там сейчас компьютеры продаются. Вдруг звонок. Акимыч говорит: «Это ко мне! Кто это? Не ждем никого!» Входит отец Высоцкого: «Пьете, бл…и! Володя, что ты делаешь! Меня в КГБ вызывали! Что ты позоришь семью, фамилию позоришь! Так твою мать! Я воевал, я боевой офицер!» Как гребанул сапогом по этой «Астре» — она пополам развалилась.

— Это какой год?

— Я не помню точно.

— Примерно 70-й?

— Что-то в этом духе.

— Уже пластинки стали выходить? «Вертикаль» вышла?

— Нет-нет-нет! 60-какой-то год… Я тогда учился с Акимычем во ВГИКе.

— Вы учились в 1962-67 годах. И говорили, что с Высоцким познакомились в 69-м в Ленинграде…

— Да, но встречу у Акимова я не считаю знакомством.

— То есть, это чуть ли не первая встреча с Высоцким? Получается 67-й?

— Даже раньше, 66-й. Я его еще раз видел… сейчас скажу когда… во ВГИКе, в общаге… где училась Таня Иваненко… (неразб.)…они учились на последнем курсе… да, это позже даже… (неразб.) я пришел к Рубинчику… Валера Рубинчик — это такой режиссер… (неразб.) мы пришли с Серей Соловьевым (Сережку мы Серей звали)… и там у Рубинчика сидела Таня Иваненко, и был Володя Высоцкий. Вы считаете это знакомством? Ну, сидели, слушали…

— Но Вы знали, что это Высоцкий?

— Тогда знал. А когда первый раз встретил, не очень понял фамилию. Но песни слышал и понял, что это Высоцкий. Ну что я, буду лезть и знакомиться?!

— Влади вообще написала, что вы — «друзья детства»…

— В детстве я его не знал никогда. Я про него услышал от Акимыча. Так мы звали Володю Акимова. У них курс был сильный: учился Соловьев, Динара Асанова, Витя Титов… Самым талантливым был, конечно, Титов Витька… А вот самым удачливым оказался Серя.

— Вы говорили, что он всё знал, когда поступал...

— Да, его Ромм принял, удивившись, что 17-летний мальчишка энциклопедически знает кино. Но это не значит, что в душе что-то есть. Вася Шукшин вообще не знал про кино ни хрена… Не знал, что это такое. Но если за душой что-то есть, то человек кино сделает... Титов не умел устраиваться, неугодный был, резкий. Про Динару Асанову вообще говорили: бездарная. Работать не давали долго, потому что не понравилась начальству — Кокоревой, главный редактор такая была в Госкино. Она ее гнобила года четыре, без работы та сидела, жить было не на что, есть было нечего. Я приезжал в Питер. Они жили в общаге, нищета была страшная. Какие деньги есть — жратвы накупал. Потом стала снимать — одну картину, другую, «Пацаны» — вообще шедевр. Умерла от водки или таблеток, чего-то наглоталась…

— А дочь у Иваненко — Настя. Болтают, что это Высоцкого дочь…

— Ну, кто-то болтает, а я убежден, что это его дочь. Она похожа.

— А сам он ничего не говорил?

— Нет. Но я никогда не лезу в такие дела и вопросов не задавал. Хотя для людей из круга Володи секретов здесь нет. Как и то, что в Белоруссии живет его сын Артур — актер, снимается в кино.

* * *

— Хочу прочесть вам из предисловия к моей пьесе о Володе. Пишет Евтушенко: «Высоцкий, по-моему мнению, не был ни большим поэтом, ни гениальным певцом, ни тем более композитором. Но всё-таки вместе компоненты его жизни слагаются в крупную поэтическую фигуру».

— Это знакомо. Официально признанные поэты не хотят его считать настоящим поэтом. А что такое «настоящий поэт», никто не знает. Только Господь Бог.

— Ну, это не математика, конечно, но можно определить.

— Давайте. Танич — поэт?

— По большому счету — нет, конечно. Давид Самойлов гениальный поэт… Тютчев, Некрасов — для меня гениальные поэты. Ахматова — великая поэтесса. Цветаеву читаю, но не сильно задевает, как и Пастернак, как и Мандельштам, хотя это, конечно, большие поэтические фигуры.

— Окуджава для Вас поэт или бард?

— Великий поэт! Слово «бард» не воспринимаю. Высоцкий — поэт. Для меня главное — текст. «Мишка Шифман — башковит…» — и ты дальше слушаешь как завороженный. А по части рифм у Высоцкого есть такой блеск, такая высота! Думаешь, как его туда занесло? Так лихо, емко…

— А Гребенщиков?

— Да бросьте! Вот у Цоя — ничего тексты. Или первые песни этого… с Урала…

— Митяев?

— Да нет… из «Наутилуса»…

— Бутусов?

— Да, Бутусов!

— Но ведь тексты-то не его — это Ильи Кормильцева стихи.

— Да? Видите, я этого и не знал. Те тексты внимание останавливали. Но это всё рангом-то пониже. Кого из них можно сравнить с Володей? Ну никого! Ни один из них близко не стоит.

— Это просто другая культура.

— Попса!

— Попса — это Киркоров.

— Ну это вообще г…о.

— У Вас более жесткие оценки.

— Киркоров — это вообще непотребность. Просто хочется взяться за кирпич…

— Шевчук с ним и борется.

— Шевчук — это серьезная вещь. Не всё, но несколько песен высокой поэзии есть. А вы знаете такого поэта — Туроверов?

— Первый раз слышим. Сколько ему лет?

— Каких лет! Он умер давно, поручик врангелевской армии, казак…

— Мы своих-то не всех прочли…

— Сцену из «Служили два товарища» помните: Высоцкий стреляется, а лошадь прыгает в море? Взято из стихотворения Туроверова.

— Он эмигрант?

— Одним из последних в 20-м году уходил из Одессы. Жил во Франции. Его открыл Никита Михалков, издал его сборник — 50 тысяч экземпляров. Мгновенно разошелся тираж. Есть потрясающие стихи — о России, о казачестве…

— В Интернете почитаем. А Бродского любите?

— Не очень. Чуждоват он мне. Забавно, что к концу жизни перевернулся его взгляд. Он проклял Америку. Сказал, что это — антидемократическое государство, обреченное на гибель. Но оно утащит с собой еще полчеловечества. Стал возвеличивать Россию, сказал, что не во всем был прав, ругая СССР.

— Странно, не знали об этом. А Дементьев — поэт?

— Для меня он — председатель правления нашего ДСК, который строил козни мне и Высоцкому. Этот кедр хвойный орал на меня: «Высоцкий у тебя дачу строит! Мы тебя исключим из кооператива! Что ты творишь!» Интересно, помнит он это?

— Правда, что Березовский имел там дом и хотел в правление попасть?

— В правление ему было не нужно. Он купил дачу Шейнина…

— Автора «Записок следователя»? Заместителя Вышинского?

— Совершенно верно. Шейнин купил здесь огромный дом. А Березовский купил у его сына для своей матери. По-моему, она там сейчас и живет. У него еще «доценты с кандидатами» из Академии наук шабашили. Так он, сука, не заплатил им 500 баксов…

— Бывает…

* * *

— Эдуард Яковлевич, напоследок мы бы задали несколько вопросов на «вечные темы», как называл их Трифонов…

— Валяйте!

— Вы считаете себя счастливым человеком?

— Как говорится, должен считать себя счастливым, но так не считаю.

— Вы сделали что-то такое, чтобы можно было сказать: не зря жил?

— Трудно ответить. Это какие-то высокие слова… Трудно самому себя оценивать. Но что-то я сделал, что останется. Думаю, надолго может остаться.

— Вы бы хотели, чтобы когда-нибудь был музей Володарского?

— Не хотел бы.

Константин РЯЗАНОВ,
Сергей ФЕКЛЮНИН

Май-июнь, 2006