Евгений Ройзман: «Я не оппозиционер и буду работать с любой властью»

— И куда вы их направляете?

— У меня есть свои механизмы, договоренности. По каждому человеку я включаю голову, подключаю весь свой ресурс, все свои возможности. Помню, пришел мужик, 78 лет, он жил один, всю жизнь работал. И вот он познакомился с «молоденькой» женщиной, 60-летней. У них началась любовь, а потом как-то его квартира переписалась на нее. Он приходит ко мне и говорит: «Женя, что мне делать? Да, я сам дурак, я оказался на улице». Мы начали думать, решать и в конце концов решили. Потом этот алгоритм отработали...

— Что решили?

— Нашли куда пристроить человека.

— Поделитесь опытом: как и куда пристраивать бездомных людей?

— Я не могу вам всего рассказать. Я нашел, где ему ночевать, где сделать регистрацию, это сложная история, основанная на личных отношениях. В другой раз по-другому нашел, а в третий раз еще по-другому.

— Это была не ночлежка?

— Нет, конечно. Понимаете, то, что я сейчас говорю, будет опубликовано, и по публикации поедут прокуроры, будут цепляться за каждую запятую. Они мне отсекут все возможности что-то делать. Здесь проходит до 6 тысяч проверок в год, 40% рабочего времени уходит на их обслуживание. За мои публикации возбуждают уголовные дела. За каждое неосторожно сказанное слово я получаю предписание прокуратуры. Я не буду рассказывать свои алгоритмы работы. Зачем? Чтобы прокуроры поехали сразу по местам, где я что-то решил? От меня отсечено все. Я работаю, только включая свой интеллект и связи.

— Рассказ о том, как вы пристроили бездомного, мог спровоцировать прокурорские проверки?

— Сто процентов. Вам это может показаться нелепым, диким, но мы живем здесь так. На сегодняшний день возбуждение уголовных дел — это основной механизм политического менеджмента в России. Поэтому я лишний раз ничего не пишу, не говорю, не обозначаю механизмы, не называю людей. У меня уже несколько подвешенных уголовных дел, которые грозят мне отстранением от должности.

— Какие это уголовные дела?

— Например, знаменитый Никольский храм в селе Быньги, я занимался его восстановлением, там купол протекал. Сначала мне вменялось «разрушение памятника» и то, что там иконы украли. В результате закрыли реставрационное отделение училища имени Шадра (отделение создано Ройзманом в 2005 году, там проходила реставрация икон Никольского храма. — «Профиль»), ошельмовали и оболгали всех, кого только можно, иконы у меня изъяли. Это дело продолжается уже более полутора лет.

— Вы в должности мэра реставрацией занимались?

— Нет, раньше. Вся эта история началась во время выборов. Еще тянется история с Филатовой, женой прокурора-убийцы, который сейчас 20 лет получил. Я об этом начал первым писать. Она написала одно заявление о клевете, потом второе, третье. Возбудили уголовное дело. Теперь ждем решения суда. В отношении российской судебной системы у меня иллюзий нет.

— За что вам присылает предписания прокуратура?

— Да за все. Все ждут неосторожности, какого-то опрометчивого шага, пишут доносы в ФСБ, что я «пятая колонна», завербован американцами. Я к этому привык. То депутат какой-нибудь напишет, что я его обозвал, то еще кто-нибудь напишет, что диплом фальшивый, то кто-нибудь расскажет, что в университете был музей икон, а я его обокрал. И по каждому случаю начинаются проверки, допросы. Последняя история совершенно дикая. Пришла ко мне сумасшедшая тетка и сказала, что в 1995 году я ее ограбил. А я ее знать не знаю.

— А многие депутаты вас не любят? Вы говорите, кто-то жаловался, что вы его обозвали.

— Везде есть какое-то большинство, меньшинство... Это совершенно нормальная позиция, если она не выходит за рамки.

— Вы не обзывали депутата?

— Ну особо-то не обзывал. Назвал его мерзавцем. Но, поверьте, он того заслуживает. После этого искали возможность возбудить уголовное дело.

— За что вы его так?

— За то, что врал, за то, что мерзавец. Были у меня основания. Это совершенно нормально, это же жизнь. По этому поводу у меня было несколько допросов. Сложно в такой ситуации работать. У меня не бывает недели, чтобы не вызвали куда-нибудь на допрос или ко мне не приехали. Знающие люди говорят, что это обязательный момент, готовая переговорная площадка.

— Вернусь к вашим подчиненным. Вы говорите, что не сталкивались с коррупцией. Неужели  совсем не воруют?

— Я сам не ворую, не беру взяток, поэтому я людей не подозреваю. Я понимаю, что где-то что-то может быть, но воровать на уровне администрации нет возможности ни у кого. Сейчас все на контрактной основе, по любому поводу объявляется конкурс. Я не понимаю, как там можно украсть.

— На конкурсах тоже наживаются. Ведь отработан механизм, когда заранее известен победитель, который потом платит откат. Это нельзя отследить?

— В этом я вообще не вижу никакой проблемы. Проблема в другом. Выигрывает, например, какая-нибудь фирма конкурс на организацию питания в школах. Приходит проверка, и выясняется, что этой фирмы нет, есть только стул и стол. Они выиграли конкурс и собираются искать кого-нибудь, кто это все выполнит, а себе возьмут какую-то долю. И таких случаев сколько угодно. Это действительно проблема. Что касается прямого воровства, то здесь проходит 6 тысяч проверок в год — придите, поймайте за руку. Я же не против. То, что пишут, это все вранье. И про меня — вранье, и про других. Я 15 лет слышу про совершенно конкретных людей: воруют, воруют, воруют. А город становится все лучше и лучше, и за руку никого поймать не могут.

— Вот вы ссылаетесь на проверки, которые ничего не находят. А недавно вы высоко оценили фильм Звягинцева «Левиафан»...

— Фильм хороший.

— Одни его ругают за клевету на российскую действительность, а другие говорят, что все там правда. Так вот в фильме мэр города находится в хороших отношениях с местными прокурором и судьей.

— Вот это самая большая проблема. Такое бывает в провинции и среди губернаторов. Я знаю, как возбуждаются уголовные дела, видел, как силовики приходят к губернатору, и он дает отмашку.

— Но при этом вы говорите, что в городском хозяйстве Екатеринбурга коррупции скорее всего нет, и ссылаетесь на прокурорские проверки, которые ничего не выявили. Разве можно доверять таким проверкам?

— Я не говорю, что коррупции нет. Я не видел, не сталкивался, у меня нет оснований подозревать. Я наслушался журналистов, насмотрелся в свое время телевизора, но когда я зашел сюда, никаких ужасов я не увидел. Здесь экономится каждая копейка. Любая утечка вызвала бы большой скандал. Здесь все живут как под увеличительным стеклом. Но, я думаю, так везде. Федеральное законодательство достаточно жесткое, оно не дает  возможности что-либо украсть.

— Откуда тогда, по-вашему, берутся те страшные рейтинги, где Россия по уровню коррупции в числе лидеров?

— Когда дело касается серьезного бизнеса, тогда платят все. Но платят туда, где принимаются решения.

— Разве на уровне администрации такие решения не принимаются?

— Здесь традиционно считается, что коррупционная составляющая — это все, что касается строительства. Так во всем мире. Когда я пришел сюда, я спросил одного из вице-мэров, почему одним он выдает разрешение на застройку, а другим нет? И он объясняет: приходит к нему человек, который хочет что-то построить. Если объект социальный — спортзал, кинотеатр, — ему дают разрешение в первую очередь. Но перед этим поинтересуются, строил ли он что-нибудь раньше и есть ли у него деньги? Если он скажет: нет, не строил, но хочу попробовать, а денег нет, «парни обещали», — ясно, что ему никто ничего не даст. Много было ситуаций, когда человеку под строительство дают землю, пару лет он ее не осваивает, потом мэрия начинает ее требовать обратно. И оказывается, что земля уже давно заложена в каком-то банке и собственника не найти. Тут же к нам идет прокуратура. Поэтому в первую очередь дают возможность строить тому, кто уже что-то построил, кто точно построит, кого знают. Так все и выстраивается. Здесь даже подвоха особого нет. Вот такая аргументация.

— И вас она устроила?

— Пока я не зашел глубже, пока не увидел чего-то противоречащего этому, да.

— Как вы считаете, может ли сегодня в России появиться самостоятельная новая партия, которая представляла бы интересы своих избирателей в политическом поле?

— Весь этот процесс в России регламентируется, регулируется, модерируется. Самостоятельных партий, которые возникли бы сами по себе, я думаю, в ближайшее время не будет, потому что у госудаства есть достаточно возможностей этим процессом управлять. У меня нет никаких иллюзий. Одна из основных проблем в России — это то, что количество проверяющих, надзирающих, контролирующих, охраняющих становится больше, чем количество работающих.

— А то, что партий нет, это проблема?

— Да нет. На худой конец хватит и двух партий, даже приближенных к власти, но с разной концепцией.

— Но нет-то и двух.

— Двух тоже нет. Все, что сейчас есть, это одна партия, ответвления одной партии. Политическая жизнь в этом виде себя, конечно, исчерпала. И похоже, что это становится очевидно всем.

— «Гражданская платформа» — это тоже ответвление от одной партии?

— «Гражданская платформа» — это непарламентская партия. Непарламентская партия даже начинать не может нормальную работу. У «Гражданской платформы» есть тот плюс, что она пока себя еще ничем не запятнала. Ее задача — провести людей в Госдуму, стать парламентской партией. У «Гражданской платформы» хотя бы своя внятная позиция существует.

— Какая?

— Все партии сегодня строят свою политику на распределении: они заглядывают в карман государства и говорят, как распределять. «Гражданская платформа» — это совершенно иное, это партия людей, которые умеют создавать бизнес, умеют сами зарабатывать. Они платят налоги и хотят понимать, как эти деньги расходуются.

— В отсутствие новых партий новые лидеры появиться могли бы?

— Для появления лидера партия не нужна.

— Значит, могут?

— Почему нет?

— Себя вы относите к их числу?

— Нет.

— Почему?

— У меня есть много серьезных задумок, касающихся облика города. Я занимаюсь сейчас проработкой набережной, есть задумки по реставрации купеческих усадеб, хочу избавить город от граффити. Надеюсь, что в какой-то момент эти, не найдя ничего, успокоятся и дадут мне свободно поработать. Хочу доработать до конца своего срока, до 2018 года, и затем уйти полностью в частную жизнь, заняться своей семьей, своей работой. У меня задумано несколько книг, научная работа приостановилась.

— То есть политикой вы не хотите заниматься?

— Не хочу. Вполне возможно, что я в составе «Гражданской платформы» приму участие в этих выборах в Госдуму. А вообще у меня задача — доработать до 2018 года, остаться на свободе, осуществить ряд задуманных вещей.

— Если в Госдуму пройдете, станете депутатом?

— До 2018 года я никуда не пойду, я останусь здесь. Меня в городе любят, и мне это приятно, меня поддерживают, за меня заступаются. Но мы слишком хорошо знаем свою страну, мы просчитаем 100 вариантов, а произойдет 101-й.

— Вы видите сейчас таких новых лидеров, которые не собираются уходить в частную жизнь, а хотели бы прийти к власти и предложить стране что-то новое?

— Нас 140 млн человек. Вы что думаете, среди нас новых лидеров не найдется?

— Пока не видно. Или я ошибаюсь?

— Когда все СМИ сосредоточены в одних руках, то, конечно, ничего не видно. А когда ты ездишь, общаешься, каждый день видишь людей... Поверьте, молодые, нормальные растут ребята, они растут более свободными, чем были мы в их годы. Они еще не отравлены никакой пропагандой, на них вся надежда.

— Михаил Прохоров идет на роль такого нового лидера или он уже не новый?

— У Прохорова есть один очень серьезный плюс: он не чекист, он экономист. Я считаю, что он бы потянул и должность премьера, если бы у него была возможность собрать кабинет. Прохоров умеет собирать очень сильную команду.

— А почему до сих пор он только робко отступал назад?

— Это не так, это взгляд обывателя. На самом деле ситуация гораздо проще. Мы разговаривали с ним об этом. Он сказал: «Вот люди говорят: надо бежать, надо двигаться. Я могу двигаться, но только после того, как пойму, куда двигаться». Я мыслю точно так же: я могу двигаться, но только тогда, когда пойму куда. Пока мне непонятно, куда двигаться, как развернется ситуация.

— Нет даже разговора о том, чтобы ситуацию развернуть?

— Ты же уступаешь дорогу автобусу не потому, что ты вежливый? Здесь тот же самый случай. Поэтому мы никуда не торопимся, смотрим, ждем.

— Алексея Навального, по-вашему, можно отнести к перспективным новым лидерам?

— Навальный — совершенно нормальный парень. Тема, с которой он начал, была у него очень сильная. Его проблема в слишком резкой риторике, он очень быстро посжигал все мосты. Это, на мой взгляд, была ошибка. Но мне легко говорить — я на 15 лет его старше.

— Какие мосты он посжигал?

— Я не буду вам расшифровывать такие вещи. Думаю, что вашим читателям это будет понятно. Считаю, что уголовное преследование Навального несправедливо. Он в очень сложной ситуации находится, особенно сейчас, когда брата посадили.

— Так он подходит на роль нового лидера, от которой отказываетесь, в частности, вы?

— Я думаю, что лидеры должны консолидировать максимально широкие слои общества. Но, с другой стороны, когда лидер пытается нравиться всем, это уже не лидер, а политическая проститутка. Это сложный для меня вопрос. Я думаю, что, когда лидер появится, мы все его увидим.

Алина Гарбузняк