«Там, где торжествует серость, к власти всегда приходят черные»

(Из разговора с актером из Троицка Юрием Ашихминым о фильмах Алексея Германа)

— Насколько я знаю, ты у Алексея Германа снимался в нескольких фильмах…

— Я друг семьи. Так случайно вышло. И, с его слов, любимый ученик. (Юрий Ашихмин закончил актерские курсы Алексея Германа-старшего). Да, он мой Учитель. А хороший я ученик или нет? Я снимался в двух картинах у Германа-старшего и в двух картинах Германа-младшего.

— Это сложно — сниматься у Германа?

— В среднем снимали сцену 10 дней. Переигрывали десятки раз, пока не получалось «до миллиметра». Часто смотришь, уже в готовом фильме, — эх, надо было сыграть по-другому. Это у других режиссеров, а у меня их было около тридцати. С фильмами Германа таких мыслей не приходит.

Показателен такой эпизод. Снимали «Хрусталев, машину!». Построили «воронок» на улице, на Мосфильме. И разбирался он так, чтобы камеру можно было со всех сторон подсунуть. Вся эта конструкция стояла на шинах, и ее раскачивали. Как будто двигается. И ветками перед окном махали. И минус 28 градусов. Кто-то из актеров спросил, а почему бы не репетировать в тепле? Герман как взвился: «Ах вы! Вы что, хотите сыграть замерзших при минус 20 зэков в тепле? Да я вас убью, гады! Вот здесь и репетируйте».

Вот для него была очень важна эта физика. Физика тела. Для актера, он считал, это просто необходимо.

Съемочный день был восемь часов. Категорически. Никаких по двенадцать, как сейчас. 50 минут и 10  минут перерыва. Советская система. Соблюдалось строго. И вот такой случай. Объявили перерыв. Цурило, который главную роль сыграл в «Хрусталев-машине»… Ну минус 28 градусов! Согласись  — сумасшествие. Да еще полураздетые буквально. Нам правда, давали утепление, чешское белье, тоненькое, но всё равно теплое. Короче, 10  минут перерыва. Мы с ним в кафе заходим (на территории студии), и барменше говорю: «Мне в кофе — 25 граммов армянского коньяка».  А Цурило: «А мне 50 дагестанского». Сидим, выпили кофе. Выходим. Начинаются съемки. Герман подходит к нам: «Вы пили». Мы:  «Нет». Понятно, что запаха никакого нет  — ведь всего 25 граммов в кофе. Он остановил съемки. Признавайтесь. Мы отказываемся. Он ходит, ходит, ходит, ходит, руки за спину, кругами. Минут десять. Наконец — дает команду продолжить. После съемки спрашивает: «Понравилось, как сыграл?» — «Понравилось». — «И мне понравилось. Но посмотришь,  как сыграешь завтра».

На следующий день мы играли эту же сцену, и я понял, что ощущения совсем другие. А ведь всего 25 граммов в кофе. С тех пор, а было это в 95-м, на съемках не пью.

— Герман рассказывал вам, почему он хочет снять «Трудно быть богом»? Что он хочет показать в этой картине?

— Честно скажу — ничего не объяснял. Но я его спрашивал.

— Было такое, что он заставлял прочесть книгу, прочувствовать ее?

— Нет. Никаких разговоров не было. Я сценарий сразу кому-то подарил. Потому что снимался у него в «Хрусталев-машине» и знал, что сценарий Герман переделает. А «Трудно быть богом» я знал наизусть. По крайней мере знал тогда, была любимая книга. Первый раз я его читал еще в 75-м году. И вот в 99-м я узнаю из интервью Германа, что он собирается снимать «Трудно быть богом». А я в 98-м уехал из Питера. Страшно расстроился. Кто ж меня возьмет из Москвы сниматься в Питере. И тут через две недели звонок. Второй режиссер: «Юра, как дела? Герман тебя хочет пригласить на «Трудно быть богом»». Я: «Когда пробы?» Он: «Проб не будет. Ты уже утвержден, твою роль пишут под тебя». Я полгода был единственным утвержденным актером. Так вот, потом уже, в процессе съемки, у меня было много своих внутренних вопросов, ощущений, когда я видел, что всё сильно отличается от книги. Я, конечно, ему эти вопросы задавал. Я же наглый. Может, он за это меня любил. Прямо говорил, что не понимаю, что мы снимаем. И он мне сказал, одному: «Ты знаешь, я хочу объяснить людям, что имел в виду Достоевский… Вот это. То ли тварь ты дрожащая, то ли право имеешь». Понимаешь, о чем это?

Ты помнишь? Румате нельзя было убивать. Ни в коем случае. Он долго не убивал никого. Нельзя было. Терпел. А потом начал рубить.

— Но он убивал только раз, в самом конце.

— Но что значит один раз? Забудь ты эту книгу! В картине это минут 15–20. И одни трупы. Горы трупов.

И эта гениальная фраза Стругацких, что если серые приходят — значит, за ними черные придут.

— Да. Примеры — Ирак, Иран…

— Киев. Вот тебе пример. Правят серые. И черные лезут.

— А почему черные?

— Ты хочешь сказать, что не фашисты? Всё, не будем говорить на эту тему, а то я не сдержусь. Я этих людей ненавижу.

— Оставим Киев и Украину. Вернемся к Герману. Мне сложно обсуждать фильм, так как я его не видел. Ты был на премьерном показе. Твое мнение о фильме? Ведь ты его тоже посмотрел целиком впервые.

— Я могу сказать так. По операторской работе — это лучшее кино. По режиссерской работе говорят, что это лучшее кино, но я с этим не согласен. Здесь надо думать. Я понял, что начиная с «Хрусталев, машину!», в которой я снимался, и которую я смог посмотреть всю только с третьего раза, смог заставить себя досмотреть до конца, что у Германа что-то сдвинулось в отношении к обществу.

Вот ты говоришь, что мне хорошо, а тебе плохо (оценка нашего государства и того, как мы все живем. — Прим. С.С.). Да, мне хорошо, а ему плохо было в этом обществе. И он показал боль свою, крик… Это кино… Я так понимаю, может ошибаюсь, но это его исповедь. Но. Я считаю, что нельзя так относиться к нашему обществу. Нельзя так всех ненавидеть. Ну, вокруг тебя какая-то мерзость. Ну, просто кошмарная мерзость. Просто уму непостижимо. Три часа двадцать минут — это красиво, это гениально, но это мерзость. Так ненавидеть свой народ, свою страну — я не могу понять. Не могу. Потому что это явно Россия, это явно о народе. Явно о том, что у него было, что у него есть, что у него будет.

— Так может он хочет, чтобы люди менялись к лучшему?

— Я понимаю, что он требует, чтобы было лучше. Но ведь нельзя воспринимать так, что мы все уроды, только пьем, жрем, насилуем, испражняемся… А всё это там показано.

— Юра, ты сам говоришь, что это фильм о нас. Говоря штампами, если снять шелуху, мы такие. Ты так его воспринял. Ты же не говоришь, что он перегнул палку, оговорил, а на самом деле всё не так. Наоборот, ты делаешь вывод, что это именно о нас, и тебя это раздражает. Ведь если бы мы были не такими, ты не сказал бы, что это фильм о нас. Сказал бы, что навертел Герман, понапридумывал, хотел показать Россию, а не сходится. Наоборот, ты сам однозначно спроектировал общество Арканара на нашу жизнь.

— Но мы не все такие.

— Да и там есть положительные люди. Барон Пампа, Будах, Кабани…

— Да, они положительные, но тоже дряни еще те. А у нас все-таки не такое общество.

— Конечно, не средневековье.

Я слышал, что съемки фильма поддерживал Алексей Кудрин. Не знаю, сам или его фонд «Гражданских инициатив»? Что без его  денег фильм бы не довели до конца. Как ты думаешь, Кудрин оказывал финансовую поддержку Герману или съемке именно «Трудно быть богом»?

— Вместо ответа расскажу один эпизод.

Герман созвал всех, даже тех, кто не должен сниматься. Загримировали, разложили декорации, идет что-то вроде репетиции. Приходит Кудрин. Очень доволен. Всё кипит, идет съемка. И Кудрин — Герману: «Чего ж так долго-то?» (Снимали фактически 6 лет, а на весь фильм ушло почти 15 лет. — Прим. С.С.) А Герман отвернулся, прошел вперед и, не глядя на Кудрина, отвечает: «А будете давить, я вообще снимать не буду». Вот тебе ответ.

После фильмов «Двадцать лет без войны», «Проверки на дорогах», «Мой друг Иван Лапшин», «Хрусталев, машину!» — конечно же, деньги дали Герману.

— Получается, что все-таки давал он деньги на «Трудно быть богом» Германа. Ведь он тоже из нашего поколения, наверняка читал, и ему нравилась эта книга. Интересно, дал бы он денег на другой фильм? Например, на «Лапшина»?

— Не понимаю. Ты что, хочешь сказать, что этот фильм снят специально, чтобы показать, что Путин — черный?

— Нет, конечно. Да и у нас пока серые. На мой взгляд. И это печально, потому что могут прийти черные. Но это оставим. А кого ты позвал на премьеру?

— 10 лет назад тогдашний мэр Троицка Виктор Сиднев, узнав что я снимаюсь у Германа, сказал, что это его любимая книга, и спросил: «Когда премьера?» Я ответил, что когда будет — позову. И позвал. Через 10 лет...

— И какие у него впечатления от фильма?

— Не знаю. На обратном пути я ему читал Псалтырь. Но думаю, его впечатления схожи с моими.

Сергей Скорбун